Читать книгу "Не кормите и не трогайте пеликанов - Андрей Аствацатуров"

И тут мне позвонил Гриша Лугин.

Гриша Лугин. Он появлялся всегда как посланник богов, когда я находился в самом отчаянном положении. Лугин называл себя моим другом, И даже самым близким. Я не возражал. Возражала Катя. Однажды в присутствии Гвоздева она сказала, что Лугин – хороший парень, но немножко мразь. Как это – немножко мразь? Как мразью можно быть немножко? Я не понимал. Катя ухмыльнулась и сказала:

– Увидишь еще!

Лугина, как мне казалось, я знал хорошо, и он мне нравился. Это здорово, думал я, когда человека много. А Лугина и впрямь было всегда много. Крупный рост, выпирающий из штанов живот, обильная щетина на круглой физиономии, огромный, свисающий, как у пеликана, подбородок. Когда он появлялся, в кафе или у кого-нибудь дома, всегда возникало ощущение, что его круглая физиономия, его огромное туловище, его стрекочущий смех заполнили собой всё помещение и больше ни для кого уже места нет. Лугин тотчас же принимался много есть, пить, громко говорить, хохотать, сыпать остротами и остроумными суждениями самого интеллектуального свойства. И шутить над теми, кто попадался под руку, хоть и по-дружески, но немного свысока, словно Зевсов орел, кружащий над полем и не обращающий внимания на притаившийся в борозде мышиный выводок, добычу слишком легкую и мелкую, чтобы ради нее покидать эфир. Если кто-то ему возражал, он тут же осаживал наглеца глубоким сочувственным вздохом и всегда одной и той же у кого-то украденной присказкой, которая казалась мне смешной: “Ну всё, приплыли – колобок закатился за лобок”.

Кто-то говорил мне, что в школе Лугин был молчалив и робок, потому что еще в первом классе его освободили от физкультуры из-за астмы, что он проводил время за книжками и пластинками с классической музыкой. А уже потом, после Эстонии, изменился.

Лугина называли “посланником богов” – он тотчас же переставал шутить и проявлял удивительную осведомленность, когда речь заходила о начальстве, о грантах, о публикациях в престижных журналах, и высказывался так, словно кто-то самый главный и очень важный посылал его с поручением всех вразумить.

Однако среди петербургских гуманитариев Лугин считался грубияном и безобразником, и некоторые утверждали, что в этом качестве он скоро отнимет пальму первенства у самого Топорова.

Помню, Лугин рассказывал, как однажды ночью поехал с любовницей купаться, а в результате попал в вытрезвитель и был изгнан с академического олимпа. Дело было на шуваловских озёрах. Стояла теплая чернильная ночь, рассказывал Лугин, матово светила луна, напоминая то ли светлый циферблат, то ли чью-то круглую светящуюся во тьме задницу. Короче, назначились обстоятельства, вполне располагающие к карнавалу. Лугин и его подруга изрядно выпили и резвились в воде как поросята, бегали, прыгали, брызгались. Лугин хватал свою подругу за всякое, а она, как положено девушке из хорошей семьи, протестовала веселым громким визгом. Видимо, слишком громким, потому что вскорости к озеру подъехал милицейский бобик. Включенный свет фар поймал две фигуры, стоящие в воде по пояс. Одна со всей очевидностью принадлежала особе женского пола. Из бобика вылезли милиционеры. Сколько их было, Лугин не помнил. Старший – видимо, он был старшим – приблизился к воде и крикнул:

– Он тебя что, насилует?!

– Да! – глупо закричала лугинская подруга. – Насилует! Помогите!

Милиционеры решили помочь. Лугину удалось, как он сам рассказывал, выскользнуть из-под света фар через какие-то камыши на берег, где его никто не ждал, и на какое-то время даже оторваться от своих преследователей. Он как был, без трусов, рванул по асфальту в сторону жилья, но вскоре его стали настигать. В какой-то момент он услышал позади себя шум мотора и увидел надвигающийся свет фар.

– Мужчина, остановитесь! – приказывали ему в мегафон. – Повторяем, мужчина, остановитесь!

Но Лугин решил не останавливаться.

– Русские не сдаются! – кричал он в ответ и продолжал бежать из последних сил. Ему казалось, что его несут воздушные сандалии, как Персея или самого бога Гермеса.

– Ты чё, Лугин, в лес не мог свернуть? – смеясь, спросили его.

– Ну, приплыли, – сочувственно вздохнул Лугин, – колобок закатился за лобок. Я ж босиком, а там иголки!

Милиционеры били его дубинками недолго, без энтузиазма, посмеиваясь.

В официальной бумаге, которую через две недели прислали на имя ректора, значилось следующее:

23.05.1989, гр. Лугин Г. Я., студент ЛГУ, был задержан дежурным патрулем на пляже Шуваловского озера.

Гр. Лугин Г. Я. находился в нетрезвом состоянии, не мог самостоятельно передвигаться и был доставлен в медвытрезвитель № 24.

– Это я-то не мог передвигаться?! – возмущался Лугин в кабинете декана. – Я?!

Декан, пожилой профессор, молча положил перед ним приказ об отчислении и сочувственно развел руками.

– Гоните, да?! – закричал Лугин. – Верного слугу гоните?! Как Белинского, да?! Как этого, значит… как Пушкина?!

Декан внимательно поглядел на него и, улыбнувшись, произнес:

– Пушкин в университетах не учился, Григорий Яковлевич. У него было только среднее специальное образование.

В результате Лугин уехал доучиваться в Эстонию. Там любили пострадавших из России.

– Здорово, Жирмуноид, – произнес он. – Как живешь-дышишь?

– Норм, – ответил я и тут же почувствовал, что уже соскучился по Катиным уродливым, ампутированным словам. – А ты как?

– Да ничего… понемногу. Живу – хлеб жую. Слушай, Жирмуноид, говорят, ты выставил себя на рынок труда?

– Ага, – подтвердил я. – Прямо как Уитмен.

Я поднялся с дивана и перебрался на кухню, где были сигареты. И тут вспомнил, что дома у меня никаких сигарет уже давно нет. Сел у окна с телефоном и решил разглядывать улицу.

– Как кто? – переспросил он. В Эстонии, где учился Лугин, зарубежную литературу преподавали слабо. – А… ну да, ну да… В общем, тут нарисовалась возможность повкалывать. Ты слушаешь?

– Да-да, – ответил я. Внизу, прямо под окнами, с громким скрежетом остановился трамвай. Двери открылись, и из него стали один за другим неловко выходить люди. До меня вдруг дошел весь смысл сказанного. Работа! Я отвернулся от окна и стал смотреть прямо перед собой, на перепачканный стол.

– Не интим, конечно, – засмеялся он. – Но так… что-то в этом роде…

– Ну, и что делать надо? – я постарался придать своему голосу безразличие.

– Почти ничего, – сказал он таким же тоном. – Зарубу попреподавать. Ты же вроде умеешь, да?

– Вроде умею…

На столе были крошки, и я стал свободной ладонью их смахивать на пол.

– Ну вот… В общем, меня начальство просило подогнать человечка. Пойдешь?

Я поморщился. “Человечек” выглядел обычной проверкой. Его требовалось сразу проглотить. Это было неприятно, конечно, но пока еще съедобно. Всяко лучше, решил я, чем сидеть без работы. А впрочем, кем я был, если не этим самым “человечком”?