Читать книгу "Новомир - Петр Краснов"

— А я всё же настаиваю на рекламации. На арбитраже, — твёрдо, чтоб уж сразу застолбить, сказала она. С фантазией у шефа тоже негусто было: «даже приказывает…» И заготовленное добавила, под наив: — Нас подставили… так ведь? Так?.. Ну, а при чём тут мы? Пусть отвечают.

— Вот-вот… Мы посредникам рекламацию выставим, те — туркам… На полгода эта бодяга, до морковкина, а у меня контракты на поставку муки, под зерно это… — Кваснев наливался ярью, сизости набирал в лице. — А станция вагонами нашими забита, простои скоро пойдут… нас съедят!

— Ну, арбитраж — сам по себе, а с зерном работать… Неустойку с них взять, выбить… большая будет.

— Когда это бывало? — вскинулась, заёрзала Антонина, взмахнула кулачком. — Из них выбьешь!..

А что они от неё-то, собственно, хотят? Чего ждут, глядят? Сами из авантюры гнилой своей выкручивайтесь, умельцы. И отстранённо, холодно пожала плечами:

— Захотеть — никуда не денутся…

— Самим, — разомкнул наконец тяжёлые губы главбух. — Самим утрясать всё надо. Неустойку в мельницу не пустишь. Количеством маневрировать, качеством…

— Вот именно! И другого пути нам, понимаешь, не оставили. — Кваснев, как будто решенье найдя, хлопнул короткопалой лапой по листку её. — Да, утрясать! Через два дня в мельницы запустим зерно… и с качеством — да! — утрясать надо. Корректировать. — И в упор её спросил, глядя требовательно и вместе насторожённо: — Вы-то готовы к этому?..

Понятно давно, кого им надо: своего человека на качестве, мухлевать готового по приказу. Временно своего — потому что при первом же случае, крупном провале махинации сдаст его «особая тройка», на минуту не задумается. Крайним сделает. А мы наивняшки, мы ничего не понимаем.

— Так анализ, Николай Иваныч, он и есть анализ… — И пересилила себя, улыбнуться заставила. — Его ж не подделаешь. Он на двух концах, у нас и у потребителя тоже…

— Это мы и без вас знаем, — уже не насторожённо, нет — злобно смотрит он на неё, уловкой её разозлён… вот тебе и добродушье, глупышка, и отходчивость. — Разберёмся как-нибудь с потребителями. У нас с поставщиком проблема!

— Так, а если… — вдруг озарило будто бы Антонину; всем бюстом, гордостью единственной и чрез всякую меру подтянутой вверх, к ней крутнулась, обрадовала: — Если оприходовать по… сертификату прямо?! По сопроводительным показателям? А что?! — и на других оглянулась: — Риску не сказать, чтобы…

Вот он, пункт назначения, напряглась она. Приехали. Козла отпущенья им срочно… козу. На всякий такой маленький пожарный случай, на инспекцию залётную. Тоже мне, нашли идею… И не им отвечай, не им, те умные и добрые дяди молчат, — а ей, доброхотке:

— Нас один раз подставили — так? — а теперь мы сами ещё должны подставиться?.. Вы что, Антонина Васильевна?! Это ж вы ничем не рискуете, вы. А мы с Николаем Иванычем — всем. Мы не волшебники: из сырья для ликёрки делать конфетку… Вы ведь не дадите никаких гарантий — и правильно сделаете. И вы не дадите, и мы не примем. — И решила до конца сказать, момент удобный: — Я уж точно.

— Ну-ну, не преувеличивайте… — Это опять главбух, рокочет успокаивающе, но в глаза не глядит, хотя обычно-то скорее злоупотребляет этим — тяжелый у него взгляд, люди как-то теряются, а это ему по нраву. — И насчёт гарантий можно поговорить, подумать… о возмещении, так сказать. Варианты же есть.

А роли, как роли распределили, сволочи, — прессовать начнут? И страх, и злость теснят друг друга в груди, поочередно… а зачем — бояться? Это они думают, что зажали её в угол, — ну и пусть думают пока. Без Лёши — вот когда тяжело было б… А она свободна теперь, ей повезло, в случае чего — заявленье на стол, и оставайтесь вы тут в кабинете своём, крысятнике этом… Как никогда, старожилы говорят, крыс на заводе развелось, девы её, да и сама она, уже побаиваются на склады ходить, в нижние галереи элеватора особенно, слесарей просят для сопровожденья… время такое, что ли?

— Нет, какие гарантии… — говорит она и опять пытается улыбнуться им, всем, не раз помогала ей улыбка среди людей… ну, теперь-то навряд ли. — Их для меня и… быть не может, сами ж понимаете. — И шутит, вроде как извинительно: — Свобода дороже!..

И шеф поднимает глаза наконец, смотрит тяжело и безразлично теперь:

— Будет теперь свобода, будет… Иди.

— Но, Николай Иваныч…

— Идите, говорю.

Они что ж, совсем уж за дуру принимали её, что ли? Теперь не будут, но от этого не легче никак — скорее наоборот. Кандидатка на выкидыш, ясней некуда пригрозил, да чёрт-то с ними; но неужели так просто думали они всю махинацию эту провернуть, подделкой качества элементарной? В голове не умещается: две с половиной тысячи тонн зерна фальсифицировать… Хлеба насущного, своим же, от детишек до стариков, уж сколько их попрошайничает у булочных, копейки наскребают на него, бумажки рваные. «Своим…»

Непонятным тут был бы риск, слишком уж велик, инспекция такие большие партии всегда, считай, проверяет, американскую проверила же, — если б не знала она о приятельстве Кваснева с главным инспектором хлебным. И совершенно случайно узнала, когда весной на дачу ему документы затребованные возили: дальше калитки не пришлось идти, поясняла бумаги шефу, видя там, под зеленеющими, кое-где бутончики выбросившими яблонями, стол накрытый, курящийся запахами мангал и его, инспектора, у шампуров, — седогривого, умного такого всегда, ироничного, он ей многим нравился… Видно, не хватило иронии. Потому до сих пор не слышно о результатах проверки, никаких тебе оргвыводов и рекламаций, хотя раньше-то не меньше чем скандалом обернулось бы такое, всесветным. Да и Антонина, истеричка эта, — знала, что говорила, о риске…

Вот и весь расчёт их, по всему судя. И, значит, жди назавтра… Жди, что надумают они там: принуждать тебя, ломать, или вовсе, может, уволят без всякого… ну, с этим-то потрудней, в числе лучших в городе лаборатория, чайный сервиз в январе сам вручал, добрячок… Слишком веришь некоторым, не в первый уж раз — и сколько учить тебя, глупую?!

А не будь и Лёши — всё равно бы увольняться пришлось, не для неё это. Хватит с них и Тоньки.

Она не боится очень-то, но противно же и страшно, как в руках чьих-то, которые мнут тебя и ломают, мерзкие, а ты слаба, ты не можешь ничего… Девчата спрашивают: ну, как?.. «Плохо, как ещё…» — отмахивается она, проходит в кабинетик свой. Сидит бесцельно за столом, без мыслей вроде; достаёт потом чистый лист, пишет заявление, по собственному, — пусть в сумочке будет, места не пролежит. И, не дописав ещё, рвет его ожесточённо, бедная бумага.

Не удержалась всё-таки вечером, поплакала немного и, может, потому уснула скоро. И сон был как в утешенье — глубокий, но с чем-то хорошим там, в глубине своей, лёгким, и она всё утро хотела вспомнить его, разгадать призывное то и ждущее её там, давно обещанное…

На планёрке о лаборатории ни слова сказано не было, как нет её. Она смотрела на Кваснева, бугрившегося за столом, на сизо выбритое, но будто отёкшее ныне лицо, на толстые короткие, несколько суетливые всегда пальцы, вертевшие авторучку, то катавшие, то на попа её ставившие, и думала — как мог бы, наверное, Лёша думать: а кто ты, собственно, такой-то? Мельник, к делу приставленный. Зерно для людей молоть, крупой всякой обеспечивать. Доверили тебе, а ты? Много взял, и не на себя, нет, — себе, вот и всё. Лишняя честь — тебя бояться, ты сам-то, небось, дёргаешься, трухаешь. И она готова сейчас к разговору — к любому.