Читать книгу "Инкогнито. Тайная жизнь мозга - Дэйвид Иглмен"

Примером преимущества перекрывающихся областей служит недавно открытое явление когнитивного резерва. У многих людей, страдавших болезнью Альцгеймера, при аутопсии были обнаружены разрушения нервов, однако при жизни эти люди не демонстрировали соответствующих симптомов. Как это возможно? Оказывается, они препятствовали старению своего мозга, оставаясь активными в течение всей жизни: решали кроссворды или занимались любой иной деятельностью, которая хорошо нагружает совокупность нейронов. Оставаясь психически активными, они создали то, что нейропсихологи называют когнитивным резервом. Речь не о том, что такие люди не столкнутся с болезнью Альцгеймера, а о том, что у них есть защита от симптомов. Даже когда часть их мозга деградирует, в запасе остаются другие способы решения проблем. Они не застревают в колее единственного решения; наоборот, благодаря тому, что всю жизнь они искали и строили избыточные стратегии, у них есть альтернативы. Когда некоторые части их нейронной системы деградировали, они даже не заметили этого.

Когнитивный резерв (и устойчивость в целом) достигается, когда для любой проблемы есть перекрывающиеся решения. Представьте себе мастера: если у него в ящике есть несколько похожих инструментов, то потеря молотка не положит конец его карьере. Он сможет использовать, например, плоскую сторону разводного ключа. Гораздо больше неприятностей поджидает мастера, в распоряжении которого всего лишь пара инструментов.

Принцип избыточности позволяет нам понять случай, который ранее был клинической загадкой. Представьте, что у пациента повреждена значительная часть первичной зрительной коры, так что у него отсутствует половина поля зрения. Вы, экспериментатор, берете картонную форму, подносите ее со слепой стороны и спрашиваете: «Что вы видите?».

Пациент отвечает: «Понятия не имею: у меня нет этой половины поля зрения».

Вы говорите: «Знаю. Но попробуйте догадаться. Вы видите круг, квадрат или треугольник?».

Пациент продолжает: «Я действительно не могу вам сказать. Я вообще ничего не вижу. Здесь я слеп».

Вы настаиваете: «Я знаю, знаю. Но предположите».

Наконец пациент с раздражением высказывает мысль, что эта форма — треугольник. И он оказывается прав намного чаще, чем должно быть при случайном выборе[221]. Даже когда он слеп, он может высказать догадку, — и это показывает, что нечто в его мозге видит. Но это не сознательная часть, которая зависит от целостности его зрительной коры. Такое явление называется слепозрением, и оно говорит нам, что, когда потеряно сознательное зрение, за сценой по-прежнему остаются субкортикальные рабочие, выполняющие свои обычные программы. Таким образом, удаление части мозга (в нашем случае коры) открывает нижележащие структуры, которые делают то же самое, просто не настолько хорошо. С точки зрения нейроанатомии это неудивительно: в конце концов, рептилии могут видеть, хотя коры у них вовсе нет. Они видят не так хорошо, как мы, но они видят[222].

* * *

Давайте на секунду прервемся и посмотрим, как схема с командой соперников предлагает взглянуть на мозг и чем это отличается от традиционного представления. Многие люди склонны считать, что мозг можно разделить на четко размеченные области, которые кодируют, скажем, лица, дома, цвета, тела, применение инструментов, религиозный пыл и так далее. На это надеялась френология — наука, возникшая в начале XIX века, согласно которой строение черепа говорит о размере лежащих под ними областей[223] и определяет психические особенности человека.

Однако биология мало преуспела на этом поприще, если вообще преуспела. Схема с командой соперников дает модель мозга, наделенного множеством способов представления одного стимула. Такая точка зрения звучит погребальным звоном для первоначальных надежд, что каждая из частей мозга выполняет четко определенную функцию.

Недавно появившиеся возможности нейровизуализации мозга открывают дорогу мысли, что на сцену вернулись френологические мотивы. И ученые, и непрофессионалы могут легко прельститься идеями этой псевдонауки и стать заложниками желания обозначить для каждой функции мозга определенную зону. Стабильный поток сообщений в средствах массовой информации (и даже в научной литературе) формирует ложное впечатление, что только что была открыта зона мозга, отвечающая за то-то и то-то. Такие сообщения подпитывают ожидания и надежды на простую маркировку, однако реальная ситуация намного сложнее: постоянные сети нейронов выполняют свои функции с помощью многих независимо открытых стратегий. Ваш мозг вполне соответствует сложности мира, но плохо годится для четкой картографии.

Сохранение союза: гражданские войны при демократии в мозге

В культовом фильме «Зловещие мертвецы II» правая рука героя обретает собственный разум и пытается его убить. Сцена вырождается в изображение того, что вы можете увидеть в играх шестиклассников: герой левой рукой удерживает правую, которая пытается вцепиться в его лицо. В итоге он отрезает руку пилой и накрывает ее перевернутой мусорной корзиной. Чтобы прижать корзину, герой накладывает сверху стопку книг, и внимательный наблюдатель может заметить, что самая верхняя из них — «Прощай, оружие!» Хемингуэя[224].

Какой бы надуманной ни казалась сюжетная линия, но, по сути, это расстройство, именуемое синдромом чужой руки. Хотя это не так драматично, как в «Зловещих мертвецах», но идея примерно та же. Синдром чужой руки может проявиться после операции по разделению мозга, о которой мы говорили ранее, и тогда две руки выражают конфликтующие желания. «Чужая» для пациента рука может схватить пирожное, чтобы потащить его в рот, в то время как нормальная рука будет пытаться удержать ее. Происходит борьба. Или одна рука берет газету, а другая швыряет ее обратно. Или одна рука застегивает молнию на куртке, а другая расстегивает ее. Некоторые больные с синдромом чужой руки обнаруживали, что крик «Стоп!» заставляет второе полушарие (и «чужую» руку) уступить. Но если не считать этой частички контроля, рука работает по собственным, недоступным программам, и именно поэтому названа чужой: поскольку сознательная часть пациента, кажется, не может предсказать ее поведение; нет ощущения, что она вообще часть личности человека. Больной в этой ситуации часто говорит: «Клянусь, я этого не делал». Что возвращает нас к одному из главных вопросов этой книги: кто есть я? Ведь это делает его мозг, а не чей-то еще. Просто у него нет сознательного доступа к таким программам.