Читать книгу "Гавана. Столица парадоксов - Марк Курлански"

Самым колоритным, всем памятным суицидом стала гибель политика Эдуардо Чибаса; его часто звали Эдди и иногда Эль-Локо[84], поскольку внутри его горел своеобразный огонь, удивлявший людей. Он считал себя «революционером», впрочем, как и большинство кубинских политиков. На протяжении двухсот лет слово «революция» на Кубе использовали к месту и не к месту. Когда Кастро пришел к власти, многие удивились, обнаружив, что в своих прошлых заявлениях он говорил правду и действительно стремился к революции.

От других политиков Эдди Чибас отличался таким богатством, что у него не было интереса воровать, а потому он не любил тех, кто этим занимался, то есть большинство. Поначалу он поддерживал доктора Рамона Грау, терапевта из богатой «табачной» семьи, сменившего Мачадо. Но к 1940-м годам он и многие другие заподозрили Грау в коррупции, и Чибас организовал против него движение, названное «Ортодоксальной партией». Разумеется, и Грау и Чибас провозгласили, что именно они — наследники «революционного» движения Марти. В молодости Фидель Кастро был членом «Ортодоксальной партии».

Чибас, выступивший против выбранного Грау преемника Карлоса Прио Сокарраса, был слишком некрасив для гаванской политики. Приземистый, коренастый, лысеющий, в очках с толстыми стеклами, он проиграл. Этого Эль-Локо стерпеть не мог и арендовал радиостанцию, откуда целый час в воскресный день произносил диатрибы против Прио. Из-за скрипучего голоса он даже по радио казался не очень привлекательным. Тем не менее в 1950 году люди стали отворачиваться от Прио, а Чибас начал приобретать популярность.

И только он пошел вверх, как совершил ошибку, выступив против каких-то коррупционных действий, показавшихся всем придуманными, — судя по всему, Чибас получил неверную информацию. Ему начали меньше доверять.

Поскольку дело происходило в Гаване, пора было подумать, не поправить ли ситуацию мученичеством. В конце своей очередной обличительной речи в прямом эфире 5 августа 1951 года Чибас объявил: «Это мое последнее воззвание». Это заявление насмешливо повторяли следующие несколько месяцев бессердечные шутники Гаваны. Чибас в тот день взял револьвер 32-го калибра и выстрелил себе в живот — медленная и мучительная смерть. Последние слова, выстрел, тело обрушивается на стол у микрофона — все это задумывалось как драматичное послание слушателям. Однако, как сказал Кабрера Инфанте, «будучи истинным кубинским политиком», Чибас вещал дольше запланированного и во время всего этого грандиозного финала станция успела включить рекламную паузу. Эль-Локо скончался от раны через неделю.

Дедушка Аренаса настроил радио с антенной, закрепленной на длинной бамбуковой палке, поскольку хотел слушать воскресные выступления Чибаса. В роковой день прапрабабушка Аренаса прислонилась к радио, и ровно перед финалом в антенну попала молния, разряд спустился по проводу и убил женщину. На похоронах мать Аренаса рыдала, и он подошел ее утешить. «Я плачу не о бабушке, — сказала она, — а о Чибасе».

* * *

В этом городе, где нет коммерческой рекламы, повсюду встречается один плакат со словами о смерти. Это фотография Че, сделанная Кордой, с подписью «СОЦИАЛИЗМ ИЛИ СМЕРТЬ!». Это может удивить приезжего, если он не знает, что в Гаване все немного странно. Почему бы не сказать что-то позитивное о социализме и жизни? Почему не «да здравствует социализм»? Однако риторика революции, как риторика и Марти, и движения за независимость, всегда связана со смертью. Кастро, подобно Марти, всегда сулил смерть. «Революция, — говорил он, — это борьба насмерть между будущим и прошлым». Борьба насмерть не выглядит блестящим будущим, если вы не испытаете сначала неумеренного восторга перед смертью. Кстати, портрет с непримиримым взглядом борца авторства Корды тоже связан со смертью. Фотография сделана 5 марта 1960 года на похоронах, где прощались с жертвами контрреволюционного диверсанта, заложившего бомбу.

Это язык революции: «Люди умирают. Партия бессмертна». Или вот девиз, наглядно показывающий, что корни революции уходят в язык восстаний рабов: «Мы скорее утопимся в море, чем согласимся быть чьими-то рабами».

Примечательно, что, когда подобные заявления звучат с постамента Хосе Марти на Пласа-де-ла-Революсьон, в небе часто кружат грифы-индейки, птицы смерти, aura tiñosa на кубинском испанском. Словно природа проявляет кубинское чувство юмора. Эти птицы — очень крупные и уродливые, но летают грациозно, что заметно, когда они делают петлю над статуей Марти. Естественно, есть множество гаванских уличных шуток, рассказывающих, почему грифов тянет к этому месту; с научными объяснениями дело обстоит не так хорошо.

Возможно, им просто нравятся статуи. В нескольких милях отсюда, в Кохимаре, птицы кружат над памятником Хемингуэю. Кохимар выглядит немного запущенным, как и все кубинские города, но есть в нем один объект в идеальном состоянии — это бетонная платформа со ступенями, поднимающимися к кольцу столбов, которое окружает полутораметровый каменный блок с зеленоватым бюстом Хемингуэя. У него та же глупая ухмылка, что и в «Эль-Флоридите». В этом крупном металлическом портрете нет никакой эстетической ценности, и на Хемингуэя он не очень похож, но говорить о нем что-то плохое не хочется, поскольку его поставили на скудные деньги местных рыбаков, собравших бронзовые детали и винты со своих лодок, чтобы переплавить их в подобие своего героя. Рыбакам статуя нравится, грифам тоже.

* * *

С самого начала революция, казалось, искала мучеников. Фидель, подобно Марти, часто говорил о своей смерти и готовности погибнуть. В 1956 году в Мексике, собираясь высадиться на Кубе и поднять бунт, он заявил: «В 1956 году мы станем либо свободными, либо мучениками».

Фидель понимал политическую ценность мученичества. Впервые гаванцы стали замечать это за ним, когда он запрыгнул на могилу Эдди Чибаса на кладбище Колон и произнес пламенную речь. Но, в отличие от Марти и Чибаса, Фидель знал, каково это — быть живым и у власти, и хотел, чтоб это продолжалось как можно дольше. Когда он все-таки умер в 2016 году в возрасте девяноста лет, то, вероятно, добавил себе еще больше престижа, поскольку в Гаване мертвый герой ценится куда выше, чем старый и дряхлый, даже если убрать его с глаз долой.

Многие погибли от рук людей Батисты — тысячи, как утверждал Фидель, — и в их честь вешались памятные таблички и ставились монументы. Но ни один из них не дотягивал до масштабов Марти, мученика, способного выступить за правое дело.

28 октября 1959 года двухмоторная «Сессна» с Камило Сьенфуэгосом на борту потерпела крушение над морем, и найти ее не удалось. Погибший в возрасте двадцати семи лет, меньше чем через год после прихода Кастро к власти, он мог бы стать мучеником революции. Все любили Камило, он обладал самой обаятельной из революционных улыбок. Но были сложности. Лучший друг или хороший парень не всегда годится на роль мученика. Кроме того, никто не знает, как умер Сьенфуэгос. Самолет исчез. Естественно, пошли разговоры, что Фидель убил его, но реальных доказательств тому не было. Пожалуй, Сьенфуэгос из революционеров был наиболее любим людьми, и его смерть вспоминают каждое 28 октября, бросая цветы в море-убийцу. Однако правильный мученик должен умереть у всех на глазах и в решающий момент.