Читать книгу "Под розой - Мария Эрнестам"

— Подумать только, Петра ударила Ханса кастрюлей по голове и выгнала из дома! — крикнул Свен с порога на следующий день.

Я мыла окна — занятие совершенно бесполезное, потому что дождь лил, не переставая, но оно меня успокаивало, отвлекало от мыслей о смерти. Наша старая мебель в последнее время стала напоминать о том, что все на свете проходит. Ковры с годами выцвели, ткань на диване поистерлась, чашки никогда уже не засверкают, как прежде, сколько их ни отмывай. А я-то считала, что мой интерьер никогда не выйдет из моды, забыв о том, что вещи тоже стареют и умирают.

Свен подошел ко мне и потратил весь свой дневной запас слов, чтобы рассказать, как Ханс жаловался в поликлинике на свою злобную жену. Закончив рассказ, он посмотрел на меня так, словно ждал объяснений. Я ответила не сразу, делая вид, что оттираю от окна засохшую грязь.

— А как себя чувствует Петра? — спросила я наконец. Я не звонила ей с того вечера, и она тоже не пыталась со мной связаться, что могло означать только одно: она перенесла все это легче, чем я предполагала.

— Я встретил в «Консуме» Гудрун. Она, кстати, еще больше растолстела, к тому же на ней было широкое ярко-голубое пальто, жутко вульгарное. Она стояла и ела сырную нарезку прямо в магазине. Сказала, что выбирает, какую купить. Так я и поверил! Просто не могла дождаться, пока дойдет до дома. Она сказала, что навещала Петру, и что та на удивление спокойна, несмотря на случившееся. Гудрун считает, что это у нее шок. Петра как робот, сказала она. И уже начала избавляться от вещей Ханса — выкинула почти всю его одежду в контейнер перед их домом. Гудрун в последнюю секунду вытащила оттуда пару рубашек для Сикстена. Она, то есть Петра, была так занята уборкой, что даже отказалась выпить с подругой чашечку кофе. Гудрун за нее беспокоится.

Я вспомнила, как сама однажды пыталась избавиться от вещей другого человека. Только в случае с Петрой это был живой человек, а в моем — мертвый. Свен болтал что-то про неработающий фонтан перед «Консумом», в котором вроде как появилась вода, но я его уже не слушала. Не могла сосредоточиться. В конце концов, он спросил, как я себя чувствую и нет ли у меня температуры.

— Я тревожусь за Ирен, — ответила я, и он от меня отстал. Я была уверена, что он не захочет обсуждать Ирен. Иногда мне кажется, что мы с ним знаем друг друга слишком хорошо, чтобы нормально общаться.

К этим происшествиям добавилось еще одно, совершенно неожиданное — марокканца и его жену навестили неонацисты. А мы-то думали, что в нашей деревеньке такое невозможно. Когда марокканец утром пришел в лавку, все окна были разбиты вдребезги, а на двери написано: «Убирайтесь домой, черномазые!». Они с женой живут здесь уже много лет, никому не доставляя хлопот, более того, давая нам возможность купить еду в любое время дня и ночи. А теперь кто-то решил, что их цвет кожи недостаточно хорош для наших мест. Кроме того, выяснилось, что детям марокканца в школе угрожали палками мальчики постарше. Такого раньше не случалось. На моей памяти только пасторше однажды досталось за то, что она женщина, да и то дело ограничилось устными оскорблениями.

Вчера мне позвонила Сюзанна и взволнованно сообщила, что пришла в больницу навестить Ирен и узнала, что ее без нашего ведома перевезли в дом престарелых.

— Они утверждают, что не смогли дозвониться. Я, конечно, устроила скандал. Им стало стыдно, но какое это имеет значение, если ее уже увезли?

По словам Сюзанны, дом престарелых открылся после ремонта, и появилась возможность сплавить туда пару старичков, чтобы не тратить деньги на их содержание в больнице. Сюзанна сразу поехала туда. Там все еще идет ремонт и стоит страшный шум и грохот. Потребовалось не меньше пятнадцати минут, чтобы найти хоть кого-то из персонала. Девушка, подрабатывавшая там летом, проводила Сюзанну к Ирен. Та лежала на кровати, одетая в одну больничную рубаху, потому что одежда, которую я ей привезла, осталась в больнице. В доме престарелых у Ирен комната с кухней, почти квартира, и все очень современное, но нет ни мебели, ни белья, ни полотенец, потому что этим ее должны обеспечить родные. Сюзанна чуть не плакала в трубку:

— Ирен намного хуже. Она схватила меня за руку и все бормотала: «Поедем домой, сейчас мы поедем домой». Она уже может говорить, мама, но она так напугана. Я с трудом высвободила руку, и теперь меня мучает совесть, что я оставила ее там одну. Она так рада была меня видеть. Так благодарила. Сказала, что я ангел, только без крыльев.

Благодарила. У меня потемнело в глазах, но я тут же вышла из дома, поймала машину и поехала в больницу за вещами Ирен. Я отчитала работников больницы за то, что они ничего мне не сообщили. Они оправдывались, утверждая, что много раз звонили дочери Ирен, и та обещала прийти, но не пришла, а они не могли больше ждать, и извинялись. Я подумала, как же сильно дочь ненавидит Ирен, но ничего не сказала. Потом я заехала к Ирен домой, взяла немного одежды и белья и прихватила пару картин и безделушек, чтобы сделать комнату в доме престарелых хоть немного уютнее.

Там мне, как и Сюзанне, пришлось долго искать Ирен. Я нашла ее в столовой в инвалидном кресле. Она по-прежнему была в больничной рубахе, сидела перед столом, не имея возможности дотянуться до стакана, и дремала, уронив голову на грудь. Я потрясла ее за плечо, и она с трудом подняла голову. Волосы у Ирен свалялись, и я впервые заметила усики у нее над верхней губой.

— Ты приехала, штобы шабрать меня домой, — сказала она, хватаясь за волоски над верхней губой и дергая их.

Я взяла стакан и поднесла к ее губам. В этот момент из кухни появилась женщина, подошла и представилась смотрителем. На вид ей было лет пятьдесят, аккуратная стрижка, скромная одежда: белая блузка и черные брюки. У входа в здание я прочитала, что это место называется «Дом здоровья». В здоровом теле — здоровый дух. Видимо, эта пословица вдохновила устроителей.

— Я знаю, все произошло неожиданно, — сказала смотрительница со смешком. — Мы только открылись, видите ли. Но мы сделаем все, чтобы Ирен здесь было хорошо. У нее будет личная сиделка, правда, только с августа, пока что все в отпуске. Уверяю, это будет чудесный человек, и она будет заботиться об Ирен. В августе у нас будет праздник, в меню появятся селедка и раки. Будет весело.

Я с иронией ответила, что эти блюда наверняка понравятся тем, у кого нет зубов. Потом огляделась по сторонам: перед столом полулежали в колясках еще трое старичков и старушек, и они тоже не могли дотянуться до тарелок.

— Мама, мама, мама, — непрерывно бормотала одна из старушек. Наверное, в старческом маразме она надеялась, что хоть мама ее услышит, раз уж персонал на это не способен.

— Мама уже идет, — донеслось из коридора, но никто к ней так и не подошел.

Я поспешно вышла и, усевшись в машину, дрожащими руками взялась за руль. Я ехала и думала о том, что лучше уж сброситься со скалы навстречу смерти, чем оказаться в таком вот «Доме здоровья».

В церкви устроили службу, специально, чтобы помолиться за Ирен и за семью марокканца. Им нужна была наша поддержка. А нам — тема для сплетен. Завтра, наверное, будет хорошая погода, потому что тучи за вымытым начисто окном рассеиваются, и кажется, что солнце выглянет в любую секунду. Дети любят рисовать солнце. Даже Анна-Клара. Она изображает его в очках. Я как-то спросила, почему.