Читать книгу "Пошатнувшийся трон. Правда о покушениях на Александра III - Виталий Раул"

Однако иногда чувства брали над ним верх, и тогда он позволял себе более широкие высказывания, но таковых в тексте немного.

В 1889 году, когда величие монарха начало переваливать через край, в дипломатическом ведомстве России началась тихая паника из-за нежелания императора нанести ответный визит германскому императору:

«Среда, 15 марта.

Придя сегодня утром к министру, нахожу его еще всецело под впечатлением вчерашнего доклада: «Никогда государь не говорил так резко. В нем было что-то, что напоминало Павла I». Когда министр коснулся щекотливого вопроса поездки в Берлин, по поводу которой Шувалов[4] в своем последнем письме просил указаний, государь вышел из себя и заговорил тоном Юпитера. Он называет германского императора мальчишкой и не допускает, чтобы этот «мальчишка» мог желать знать его планы. «Довольно с него, что цесаревич был в Берлине» — то есть этой осенью на обратном пути из Копенгагена. На замечание Гирса, что все государи заявляют о своем намерении отдать сделанный им императором Вильгельмом визит, августейший монарх отвечает, что ему это безразлично: «Они его вассалы, пускай себе и едут на поклонение, а я нет». (Хорошенькое отношение к императору Францу Иосифу, королям Италии и Швеции и к датскому тестюшке!) Какая программа? Кто имеет право расспрашивать его по поводу его планов? Решения зависят только от его воли. «Я никому не предоставляю право вмешиваться в мои замыслы».

«Не забуду я доклада 14 марта, — говорит мне министр. — Я обжегся и не стану больше возвращаться к вопросу о поездке в Берлин. Я исполнил свой долг, обратив внимание государя на необходимость нанести визит государю Вильгельму, теперь пусть Его Величество делает, что хочет».

Иногда мне кажется, что такая враждебность наших государя и государыни вызвана у них чувством как бы некоторой зависти. Им не особенно приятно видеть этого маленького прусского принца, которому они считали возможным не придавать особого значения, императором и королем, возглавляющим державу, которая является реальной силой, которую уважает и перед которой почти заискивает вся Европа и весь мир!» [54].

Корни отношения к Германии у российского монарха и его супруги имели, разумеется, датское происхождение, но не это главное. Уже в 1889 году российский монарх стал все чаще проявлять свой характер, некоторые признаки которого в русском народе называют «дурью». Ламсдорф очень точно определил момент появления этого тревожного симптома, записав в Дневнике 28 ноября 1889 года:

«В сущности, в настоящий момент его Величество не питает ни к кому особого доверия. В нем все более и более проступает самодержец, а может быть, растет уверенность в собственной непогрешимости, которая рано или поздно роковым образом приведет к крупным ошибкам. И никого среди окружающих, кто был бы в состоянии иногда наставить его, чтобы он мог подумать, понять и хотя бы отчасти увидеть истину. Их Величества не любят ни разговоров, ни благодетельного общения с серьезными и образованными людьми. Их сфера — общие места, анекдоты, смешные словечки. Чтобы нравиться при этом дворе, быть к нему близким и пользоваться благосклонностью, требуется особый ценз. «Противно, зато весело!» — как говорят немцы» [54].

Живописная картинка от Ламсдорфа, в которой преобладают эмоции, но есть все же рациональное зерно: монархическая пара, прикрываясь внешней мишурой беззаботной придворной жизни, взяла курс на изменение политической конфигурации в Европе. Практическая работа велась в российском дипломатическом ведомстве в условиях строгой секретности, причем в разработке генеральной линии участвовало всего несколько человек, занятых в основных европейских посольствах. Могли ли эти люди сколько-нибудь реально влиять на происходившее? В известной мере могли, но каждый из них дорожил своим местом и прекрасно представлял, что их корреспонденцию внимательно читают оба Величества, оценивая каждую букву.

В 1890 году совершились два события, которые затем определяли дальнейший ход внешнеполитических подвижек: отставка канцлера Германии Отто фон Бисмарка и односторонний выход Германии из тройственного союза с Россией. Уход с политической арены семидесятипятилетнего канцлера стал не просто сенсацией, но проложил новый рубеж между Россией и Германией. Канцлер никогда не был русофилом, как ему приписывали на родине, но всегда трезво оценивал российскую мощь. Его парадоксальное высказывание: «Россия опасна мизерностью своих потребностей» — до сих пор не выглядит как анахронизм и характеризует автора как глубокого знатока русской специфики.

Бисмарк стоял не только у истоков объединенной Германии, но в полной мере являлся созидателем баланса сил в Европе. Баланс сил сразу нарушился, и винить в этом германского императора Вильгельма II вряд ли стоит. Тем не менее выход России из тройственного союза пробудил чувство тревоги во Франции, где в нейтралитете России были заинтересованы меньше всего. Ламсдорф приводит в своем Дневнике за 1991 год письмо российского посла во Франции А. П. Моренгейма, передававшего в Петербург настроения французских властей:

«Обстановка постоянных неожиданностей, к которой приучил Европу слишком порывистый характер Вильгельма II, заставляет думать, что давно предчувствуемый роковой исход в виде вооруженного столкновения в настоящее время значительно приблизился. …Со стороны Англии были уже сделаны попытки заранее обеспечить будущей войне между Германией и Францией характер дуэли, удержав ее в пределах локализированной войны» [54].

Остаться один на один с Германией было для Франции перспективой сущего кошмара. Память Седана и позорной капитуляции 1871 года заставляла весь французский истеблишмент буквально дрожать от страха. Российский посол Артур Павлович Моренгейм был первым «выпускником» русской дипломатической «академии», основанной в Копенгагене королем Христианом и его дочерью принцессой Дагмар, в замужестве русской императрицей Марией Федоровной. Моренгейм проработал послом в Дании пятнадцать лет (1867–1882) и затем по личному указанию Александра III был два года послом Великобритании, а в 1884 году занял место посла во Франции. Миссия Моренгейма во Франции была с самого начала специальной — обеспечить «сердечное согласие» между Россией и Францией с перспективой военного союза. Стратеги из Фреденсборга спланировали все загодя. Похоже на то, что инструкции русскому послу в Париже поступали не только из российского МИДа. Уже в июле 1891 года произошла демонстрация российско-французских достижений во взаимном сближении. Ламсдорф сухо сообщил в своем Дневнике:

«11 июля в Кронштадт прибыла французская эскадра под командой адмирала Жерве. Встреча эскадры превратилась в шумную манифестацию франко-российского сближения. Во время обеда, данного французским морякам, Александр III стоя слушал «Марсельезу». Затем имел место обмен телеграммами между царем и президентом Карно. Во время этих торжеств за кулисами шли переговоры о франко-российском союзе» [54].

Важнейшее сообщение Ламсдорф никак не комментировал, но между строк чувствуется шок от происходящего: самодержавный монарх, растоптавший в своей собственной стране первые ростки конституции, готов внимать гимну революции, где имелись и такие слова: