Читать книгу "Повседневная жизнь русской усадьбы XIX века - Сергей Охлябинин"

Фома презрительно улыбается, продолжая глядеть куда-то вдаль: "У папеньки вашего и не такие гости бывали, а справлялись же!" — "То было дело при папеньке, а ты про наше говори: сколько чего надо…"

И таким способом удается матери мало-помалу заставить Фому высказаться, а на самом-то деле Фома никогда не простил бы барыне, если бы она не зашла с ним посоветоваться насчет такого важного дела, как приготовления к Пасхе. По заведенному исстари порядку или, как в шутку выражалась мать моя, "по закону Моисея", Фоме следовало специально заниматься приготовлением к Пасхе.

С понедельника Страстной недели начинается постоянное движение между черным крыльцом господского дома и кухней: булочница Анисья подолгу дежурит около кладовой, в ожидании экономки или очереди своей; забравши, наконец, провизию, она еще несколько раз откомандирует из дома девчонку, данную в подмогу ей, чтобы взять еще что-нибудь, упущенное из виду.

Помощник повара, в числе прочих, томится у входа в кладовую и, выхватив свой кулечек из рук захлопотавшейся экономки, стремглав убегает в кухню, к Фоме, который, ничем не смущаясь и не суетясь, готовит все, что следует, и очень важно распоряжается в своих владениях, где не признает никого выше себя, и ни для кого не отрывается от дела» (Мельникова А. Воспоминания о давно минувшем и недавно былом).

Паромов — бывший учитель и нынешний гость

В России, как правило, в небольших губернских, уездных городах, а также и в близлежащих, окружающих их усадьбах роль школьного, гимназического педагога на всем протяжении XIX века и вплоть до Первой мировой войны была крайне важной. Проходили годы, а несколько постаревшие учителя так и продолжали обучать юных отпрысков — детей своих бывших учеников. Подобная преемственность иногда достигала и трех, и даже четырех поколений. Но чем же объяснялся подобный наследственный выбор педагога? Молодой помещик, пройдя курс наук, хорошенько узнавал и самого учителя. И если тот отвечал его требованиям, то иного наставника нельзя было и пожелать. Вот так и появлялся, подобно семейным врачам, и семейный учитель.

Часто вчерашний педагог сегодня становился другом, своим человеком в господском имении. Мог жить там на правах почетного гостя неделями и месяцами. Причем он так и оставался на всю жизнь духовным наставником.

Если же учитель обладал даром красноречия или попросту был веселым и азартным рассказчиком, то цены ему не было. А потому учителя фактически и не могли быть в отставке, оставаясь на всю жизнь востребованными и желанными гостями.

Высокий статус учителя сопровождался и любовью к книгам. Сколько прекраснейших журналов и книг выписывали тогдашние провинциальные помещики: «Старые годы», «Ниву», «Аполлон», «Столицу и усадьбу». Что же касается собраний сочинений Гоголя и Пушкина, Лермонтова и Аксакова, Достоевского и Алексея Толстого — это были те издания, которые чуть ли не каждый вечер снимали с полки и предавались сладостным часам уютного домашнего чтения вслух.

«Во вторник, опять-таки по заведенному издавна обыкновению, отдается приказ в контору, чтобы распорядились отправкою тарантаса, с дежурным кучером и лошадьми в "губернию" за неким Паромовым, без которого у нас немыслима Пасха. Паромов был когда-то учителем в уездном училище; известны о нем следующие подробности: был хорошим учителем, исправен по службе и добр для детей; главными его качествами были смирение и почтительность к старшим, которые благоволили к нему; дети же очень любили его.

Выйдя в отставку и похоронив любимую жену, он большую часть года проводил в гостях, то у одного, то у другого богатого помещика, из которых многие были его учениками; и везде Паромов был желанным гостем, любимым собеседником. Его присутствие в доме никого не стесняло; в случае интимной беседы он незаметно стушевывался. Уменье хранить тайну, постоянное старание быть полезным и неподкупная честность делали Паромова необходимым человеком в каждой семье. Его страсть к охоте (он был замечательный стрелок) сблизила его со многими барами, псарями и охотниками, которые скоро сходились с ним и чрезвычайно дорожили Василием Матвеевичем.

Как опытный охотник и неутомимый рассказчик, знающий кучу анекдотов из охотничьей жизни и умеющий передавать их остроумно, он бывал принят с распростертыми объятиями во всех домах, где водились охотники.

Наружность Паромова была совсем неказистая; чужому человеку было бы затруднительно определить его лета, хотя бы приблизительно; с самых давних пор помню я Василия Матвеевича старым и некрасивым; но и товарищи его молодости помнят его таким же. Цвет кожи на лице его и на руках — темно-коричневый; невозможно было бы с точностью определить очертания его лица и цвета глаз: что-то насквозь прокопченное дымом дешевого табаку, в облаках которого вечно скрывалась его старческая фигура, точно окутанная пеленою. В его костюме не замечалось никаких признаков белья; никто и никогда не видел его купающимся в реке; да и вообще мытья и мыла всякого рода он не жаловал.

Но несмотря на свою некрасивую и неизящную наружность, Паромов был женат, и даже на молоденькой и хорошенькой девушке, совершенно бедной, но обладавшей прекрасным характером и верным куском хлеба: она была акушерка. Несколько лет прожили они вполне счастливо и дружно; но с рождением пятого ребенка жена умерла, оставив на руках несчастного мужа четырех мальчиков и одну девочку, Анюту, крестницу моего отца, который взял ее к нам в дом после смерти ее матери, а мальчики остались при отце.

В "губернии" был у Паромова собственный дом, очень порядочный и дававший доход; при доме — небольшой сад, в котором по целым дням копошился бедный вдовец со своими мальчуганами. Половина дома, занимаемая хозяином с семьей, давала некоторое понятие о Ноевом ковчеге: в угловой комнате спала вся семья и все собаки, иные с потомством; кроме того, кошки с котятами, белки, кролики и т. д.

В гостиной были развешаны клетки с разными птицами, преимущественно соловьями, до которых Паромов был большой охотник, так что даже для питания их он специально разводил в кухне тараканов, расползавшихся затем по всему дому. Была в доме и небольшая зала, уставленная стульями и увешанная клетками; на обычном месте стоял инструмент, фортепьяно красного дерева, замечательный тем, что был фабрикован собственноручно Василием Матвеевичем с помощью лишь перочинного ножа; кажется это невероятным, но было несомненно, и мне самой не раз случалось бренчать на этом милом фортепьяно.

Около, на стене, висела гитара, на которой, как и на фортепьяно, любил подбирать знакомые мотивы в минуты тоски сам хозяин дома.

Да, этот невзрачный человечек имел поэтическую душу и мягкое, любящее сердце, любил чтение и много читал; он многого добился своим умом, жаждою знания и большим терпением; любознательный и наблюдательный, он ничего не упускал из виду, а многое ловил на лету; музыку же любил страстно и понимал ее» (Мельникова А. Воспоминания о давно минувшем и недавно былом).

Конечно, среди дисциплин, преподносимых юным отпрыскам домашними учителями, были и уроки музыки, пения, танцев. Нередко в дом приглашали и художников. Дети занимались лепкой, рисованием, вырезали по дереву. А в знании русских народных орнаментов не уступали и крестьянским детям. Причем родители и не ставили целью сделать из своих детей музыканта или художника. Важнее было другое — привить ребенку хороший вкус, чувство формы, основы музыкальной грамоты.