Читать книгу "Суд офицерской чести - Александр Кердан"

Дома Кравцу случалось это делать не однажды. Но какая это работа – с пяти-шести картофелин срезать кожуру острым ножом? Мама всегда просила срезать кожуру потоньше и Кравец старался… Когда же перед тобой четыре полных бака картофеля, а в руках тупой столовский нож, то ни о какой тонкой кожуре речи уже нет. Действуешь, как заведённый: взял картофелину левой рукой, поднёс к ней нож и, вращая корнеплод, срезаешь длинную ленту кожуры. Глазки выковыривать некогда. Почистил кое-как и – плюхнул в ванну. Следом новая картофелина, и ещё, и ещё… Через пару часов на указательном пальце правой руки появляется мозоль, ещё через пару – слипаются глаза, руки отказываются повиноваться…

Но у каждого неприятного явления всегда есть какая-нибудь приятная сторона. На кухне это – харч. В наряд шли, чтобы отъесться за месяцы недоедания. Здесь, прав Мэсел, можно было отведать и жареного мяса, и жареной картошки, перепадали и сгущенка, и рыбные консервы. Обычные курсанты ничего этого не видели. В больших варочных котлах трудно было выловить кусок мяса или рыбы. Мясную вырезку воровали поварихи, умело имитируя закладку этих деликатесов в котлы. Сколько ни ловили их у служебного входа наиболее ответственные из дежурных по училищу, а качество пищи не улучшалось. Может, потому, что принципиальных офицеров было немного. Основная масса преподавателей, оказавшись в наряде, не хотела ссориться с поварами, у которых им ещё не однажды обедать. Но курсантский котел скудел ещё и потому, что, глядя на старших, приворовывали сами курсанты. Сначала Кравца коробило, что ему предлагают украденную сгущёнку или сухофрукты, но потом он смирился, приняв условия «игры». Да и есть сильно хотелось…

Но училищные танталовы муки – ничто по сравнению со страданиями нынешними. Самонадеянность Шалова обернулась для караула настоящей катастрофой. Вино, которым в обмен на банки консервов снабдил их Валера, утоляло жажду, но не голод. А он наступил, когда эшелон загнали в какой-то тупик за Волгоградом и по непонятным причинам продержали двое суток. Тогда караул и перешёл на «блокадную норму» – двести граммов хлеба в день.

Когда и этот паёк закончился, разговоры о еде Шалов запретил.

Первым зароптал всегда лояльный к начкару Мэсел:

– Товарищ сержант, мы так не договаривались! Кушать хотца… Надо бы подкупить где-то жратвы…

– Масленников, ты забыл, что написано в уставе про тяготы и лишения воинской службы? – отозвался Шалов. – Потерпи, скоро приедем в Капустин Яр, там и затоваримся.

Но Мэсел не угомонился:

– Если бы ехали, потерпел бы, а то стоим, и неизвестно, когда нас отправят. Разрешите, я схожу на разведку, узнаю, где можно пожрать достать?

– Хватит, уже находились. Не отпускайте его, товарищ сержант, а то отстанет, как вы в Юдино. – Кравец даже не пытался скрыть недовольство.

Шалов отреагировал зло:

– Это кто такой самый умный? Ты, Кравец? Вот и сходи на разведку. Не сидеть же нам голодом, в самом деле.

– Никуда я не пойду! – возмутился Кравец очередной несправедливости.

– Что? Бунт на корабле?

– Я сказал, не пойду! Не собираюсь отставать от поезда!

– Ай донт гив э дэмн! – процедил Шалов. – Мне наплевать на твоё желание или нежелание. Я вам приказываю, товарищ курсант, – перешёл он на «вы», – при свидетелях приказываю пойти и добыть пропитание для личного состава караула! В случае неповиновения сами знаете, товарищ Кравец, что с вами будет…

– Сходи, Саня, – примирительно предложил Захаров. – Не нагнетай обстановку!

Кравец сердито зыркнул на него и повернулся к Шалову:

– Не надо из меня вечно крайнего делать, товарищ сержант. Я никуда не пойду. А если вы хотите меня запугать, ничего у вас не выйдет. На ваш рапорт я отвечу своим. Ещё поглядим, кому поверят… – отчеканил он, дивясь своей смелости. Может, голод виноват в пробуждении собственного достоинства? Или чувство правоты придало ему силы?

Шалов подскочил, словно ужаленный, и, совсем как ротный, завизжал:

– Да я тебя под суд отдам! За неповиновение!

Кравец сжал кулаки и ринулся на него. Шалов отпрянул. Захаров и Мэсел схватили Кравца за руки. Он стал вырываться. Неизвестно, чем бы всё закончилось, если бы состав не начал движение.

4

У всякой дороги есть начало и есть конец. Но конец одной дороги – это, как правило, начало другой.

Двенадцатого ноября, через сутки дороги по бесснежной, но продуваемой стылыми ветрами степи они добрались до конечного пункта. Здесь теплушки отцепили от состава, идущего дальше, в сторону Астрахани, и загнали в тупик.

Шалов ушёл искать представителей грузополучателя – войсковой части с пятизначным номером, приказав голодным подчинённым упаковывать вещи. А что там упаковывать? Как говорят, голому собраться – только подпоясаться. Они мигом сложили в вещмешки свои пожитки, приторочили полушубки. Впервые после отъезда из училища надели шинели и стали ждать, озирая окрестности. Как-то не верилось, что всё закончилось. Закончилось очень уж обыденно. Без духового оркестра, без встречающих с цветами…

Кравец хотя уже и знал, что в армии почти всегда бывает так: выполнил служивый задачу – и о нём тут же забыли, хотя и не ждал, что на конечной станции кто-то выстроит военных музыкантов и грянет встречный марш, но где-то в глубине души чувствовал себя не то чтобы разочарованным, а опустошенным. Не так-то просто проститься с надеждой, что в карауле должно произойти нечто особенное, такое, что запомнится на всю жизнь.

Но и в дороге ничего такого не случилось, и станция Капустин Яр тоже не представляла собой ничего примечательного. Обычный «буранный полустанок», если выражаться словами писателя Чингиза Айтматова, прочитать книги которого им советовала преподавательница по литературе. Кравец прочитал, хотя на экзамене вопросов по Айтматову нет. Понравилось. Теперь он разглядывал местный пейзаж и мысленно сравнивал его с айтматовским. Такие же неказистые деревянные строения в глухой и ветряной степи. Сухой ковыль, перекати-поле, мечущееся туда-сюда в нескольких шагах от насыпи и группа искривлённых деревьев подле маленького вокзала, колеблемых ветром. Всё только усиливало ощущение какого-то вселенского сквозняка.

В настоящей степи Кравец оказался впервые. На Южном Урале есть лесостепи, но нет такого простора – берёзовые колки то там, то тут мелькают среди распаханных колхозных полей, делая пейзаж не таким унылым. А здесь – дикая, необозримая, голая равнина. Кравец, конечно, слышал, что Капустин Яр – это ракетный полигон и место, где ежегодно проводятся учения разных родов войск. Но где здесь можно спрятать ракеты, где казармы обслуживающего персонала, где военные городки? Ничего не видно.

Шалов вернулся через час с двумя офицерами: капитаном и лейтенантом. Они долго и придирчиво проверяли сопроводительные документы, сохранность сургучных печатей на теплушках и ящиках, сверяли номера вагонов. Потом лейтенант куда-то ушёл и вернулся с несколькими вооружёнными солдатами, на петлицах которых были перекрещённые пушки. Солдаты взяли груз под охрану.