Читать книгу "Простить нельзя помиловать (сборник) - Юлия Лавряшина"

Не слушая его, Маша заговорила взахлеб, одновременно стараясь давить едкие слезы, которые могли оскорбить Аркадия:

– Но мне так и не удалось создать другой мир. Новый дом. У меня нет дома! Семьи нет. То есть другой нет, кроме тебя, Мишки, Стаса…

– Маша! – произнес он громко, точно призывая жену очнуться.

– Ну, что? Что?

– Пошли работать.

Глаза у Аркадия потускнели, отчего ей стало не по себе. Маше показалось, что этот разговор состарил его еще больше…

Глава 19

– Ничего, ничего, пусть поспит! Мы виделись утром, он не слишком расстроится, что прозевал встречу со мной.

– Ты еще ни разу не приходила вечером…

Аркадий выжидательно замолчал, и ей пришлось ответить:

– Мне, знаешь, как-то некуда деть себя. Больше некуда. Ты не против, что я побуду с вами? У Матвея все время какие-то дела… Хотя какие у него могут быть дела в этом городе?

Это прозвучало так, словно Маша пыталась его разжалобить, и ей самой не понравился свой тоненький, совсем чужой голос. Но Аркадий ничем не выдал недовольства, если оно вообще в нем было. Иногда Машу начинало не на шутку беспокоить подозрение: а что, если он сам однажды пережил подобную тихую смерть без кого-то нужного, отсюда в нем эта готовность понять ее. Она ничего не знала об этом, ведь если его сердце и разрывалось, Аркадий не издал ни звука.

«Почему бы не поговорить об этом теперь?» – думала Маша, сидя рядом с мужем у Мишкиной постели. Из-под одеяла высунулась голая нога спящего сына, и Машу вдруг поразило, какими крупными стали его пальцы: «Он уже совсем вырос… Скоро перестанет нуждаться во мне. Как Стас».

Ее охватил страх, от которого бросило в жар: что, если, решив выгадать пять лет молодости с Матвеем, она потеряла последние пять лет счастья? Его мог дать ей этот ребенок. Уже почти выросший…

Где оно, это пресловутое счастье, за которым она погналась? Где ощущение молодости? Каждое юное лицо беззвучно кричит ей: «Старуха!» – и заставляет трястись от ревности, ведь Матвей тоже его видит. И, возможно, слышит этот оскорбительный крик.

А ведь каких-то полгода назад она действительно чувствовала себя молодой. Была ею. Потому что выступала в своей возрастной категории и выглядела здесь лучше многих…

Когда Матвей тащил ее в ночной клуб или в пивной бар, где собирались подростки, Маша кожей ощущала на себе недоуменные взгляды и понимала, что она для них – чудаковатая тетка, которая притащилась сюда, чтобы народ смешить. Конечно, ей и в голову не приходило сказать об этом Матвею, а то и он увидел бы за ее плечами призрак старости. Порой, когда он откровенно маялся бездельем, у Маши вырывалось: «Ну, иди поиграй!» Она имела в виду казино и подобные ему «взрослые» игры, а он на днях взорвался:

– Не смей говорить со мной как с ребенком! Я тебе не заменитель сыновей!

В тот момент Маша даже не нашлась что ему ответить, так точно он угадал то, в чем она сама себе боялась признаться.

– Скажи, у тебя был с кем-нибудь роман, пока мы жили вместе? – спросила она шепотом, пытаясь отделаться от мыслей, выступающих на лице новыми морщинами.

Оторвавшись от детектива Акунина, Аркадий посмотрел на нее без удивления:

– Тебе станет легче? Хорошо. Был.

«Почему так больно? – оцепенев, Маша прислушалась, как тупо ударило в сердце это слово «был». – Разве сейчас это может что-то значить? Разве от уязвленного самолюбия болит так сильно?»

– Скорее, не роман, – раздумывая, добавил Аркадий. – Прелюдия к нему. Настроение. А действия не было.

– Из-за нее или из-за тебя?

– Из-за тебя, – он улыбнулся ей, как ребенку.

Продолжая прислушиваться к себе, Маша уловила: «А теперь с чего вдруг все так радостно встрепенулось? Инстинкт собственницы, и только? Неужели я так примитивна?»

– Знаешь, я рада это слышать, – призналась она и поглядела на его руки – тяжелые, спокойные. Мальчишки всегда хорошо засыпали у него на руках. На указательном пальце сейчас был несвежий лейкопластырь. – Ты где порезался?

Аркадий спрятал палец под черно-белую книгу:

– Да так, ерунда. Вчера мы со Стаськой жалюзи крепили в Мишкиной комнате, – он прислушался к дыханию сына. – Ему не нравится, что его комната просматривается из чужих окон… Кому это понравится?

– Какого они цвета? – Маша напомнила себе ослика Иа-иа, лишившегося лучших подарков, и не могла понять, какая из эмоций ей сейчас ближе: смех или слезы.

– Они полосатые, – он улыбнулся, представив. – Одна полоска белая, другая кремовая. Или светло-кофейная, не знаю, как будет точнее.

– А потолок? Надо сделать навесной потолок!

У него сморщился лоб:

– Плитками обойдемся. Правда, я не купил пока.

«Денег нет», – сообразила Маша. Ее охватила совсем забытая радость созидания. Она возбужденно зашептала, подавшись к нему:

– Давай после больницы зайдем в хозяйственный магазин, посмотрим! Тут в двух шагах. Мы успеем, они до восьми работают.

Аркадий удивился:

– Откуда ты знаешь?

– Я помню, – теперь ей действительно хотелось плакать. – Я ведь все помню.

Помолчав немного, Аркадий спросил, разглядывая обложку книги, оформленную в сдержанных тонах:

– Что-то все же не клеится?

На секунду Маша затаила дыхание: говорить с ним о Матвее – это ведь жестоко. Бестактно. И хотя она уже не раз делала это, чувство неловкости ее не покидало. С другой стороны, Аркадий сам спросил, значит, хочет знать, значит, ему небезразлично…

– В нем появилось что-то новое, – проговорила она, рассматривая пушинку, прилипшую к брюкам, и не догадываясь ее снять. – Агрессивное что-то… Я пыталась понять, что именно, но никак не могу. Думала, что он бесится от безделья, он ведь по своей натуре очень деятельный человек.

– Ты говорила, – спокойно напомнил Аркадий.

– Да? Я предлагала ему вернуться домой, к делам… Но уезжать он тоже не хочет. А чего хочет, совершенно не понятно. Я даже не знаю, чем он занимается целыми днями… Раньше он ждал моего возвращения из больницы, а теперь я прихожу – его нет. До позднего вечера. Мне уже в голову лезет всякий бред! – Маша судорожно втянула воздух. – Ты видел вчера фейерверк где-то возле моста? Роскошный! А ведь не было никакого праздника… Почему-то первое, что пришло мне в голову: это Матвей придумал! Это похоже на него… И он может себе позволить. Но когда он вернулся, то был таким мрачным, что я даже не осмелилась спросить, в чем дело. Понимаешь, он взглядом пресекает все расспросы. Значит, есть что скрывать?

Она не могла рассказать Аркадию еще и о том, что пугало ее сильнее всего: больше не было ночей любви, случались лишь короткие нападения с его стороны, скорее похожие на изнасилования. А когда Маша спрашивала: «Почему – так?», Матвей выкрикивал: «Чем ты еще недовольна? Скажи «спасибо» и за это!» И отворачивался.