Читать книгу "Время свинга - Зэди Смит"

— Не-а, не слыхала. Как, еще раз, называется?

— Я ж тебе только что сказала. «Али-Баба выходит в город».

Я обнаглела и зашла в церковь в конце одной ее репетиции. Она сидела на пластиковом стуле и снимала чечеточные туфли, а мистер Бут еще был у себя в углу — возился с музыкальной пьесой, «Не могу не любить этого мужчину»[91], то ускоряя ее, то замедляя, играя ее то как джаз, то как рэгтайм.

— Мне некогда.

— Можно сейчас пойти.

— Мне сейчас некогда.

Мистер Бут сложил ноты в портфель и подошел к нам. Носик Трейси взмыл в воздух, вынюхивая похвалы.

— Ну, это было потрясно, — сказал он.

— Хорошо получилось, правда?

— Потрясающе. Ты танцуешь, как мечта.

Он улыбнулся и похлопал ее по плечу, и лицо у нее зарделось от счастья. Такие похвалы я выслушивала от своего отца каждый день, что бы ни делала, но для Трейси, похоже, это было большой редкостью: как только она это услышала, в тот же миг, казалось, все изменилось, включая отношение ко мне. Когда мистер Бут медленно выходил из церкви, она улыбнулась, закинула свой танцевальный мешок за плечо и сказала:

— Пошли.

Сцена эта — в начале фильма. На песчаной земле сидит группа людей, у них, похоже, уныние, тоска. Это, сообщает Алу султан, музыканты, африканцы, которых никто здесь не понимает, ибо говорят они на чужом языке. Но Алу хочется с ними поговорить, и он пробует всё: английский, французский, испанский, итальянский, даже идиш. Ничего не выходит. Затем — осеняет. «Хай-ди-хай-ди-хай-ди-хай!» Зов Кэба Кэллоуэя, и африканцы, узнав его, вскочили на ноги и ответили отзывом: «Хо-ди-хо-ди-хо-ди-хо!» Возбужденный Кантор не сходя с места включает черного — мажет себе лицо жженой пробкой, оставляя лишь вращающиеся глаза, эластичный рот.

— Это что? Не желаю я на это смотреть!

— Да не на это. Ты погоди, Трейси, пожалуйста. Подожди.

Я забрала у нее пульт и попросила поудобнее устроиться на диване. Теперь Ал пел африканцам — куплет, от какого почти свинговало само время, забегая далеко вперед, к тому мигу, когда африканцы эти больше не будут тем, что они сейчас, к тому времени, когда они зададут ритм, под который миру захочется танцевать, в месте под названием Гарлем. Услышав эту весть, восхищенные музыканты встали и принялись танцевать и петь на высоком настиле, на городской площади. Султана и ее советники смотрят вниз с балкона, арабы смотрят снизу с улицы. Арабы — голливудские арабы, белые, в костюмах Аладдина. Африканцы — черные американцы, разодетые в набедренные повязки и перья, в нелепых головных уборах, и они играют на примитивных музыкальных инструментах, пародируя свои будущие воплощения в клубе «Хлопок»: тромбоны из настоящей кости, кларнеты из выдолбленных полых палок, такое вот. А Кантор, верный происхождению своей фамилии[92], руководит оркестром со свистком на шее, в который дует, когда пора заканчивать соло или чтобы проводить исполнителя со сцены. Песня достигла припева, он им сказал, что свинг здесь — навсегда, что избежать его невозможно, поэтому им нужно выбрать себе партнеров — и танцевать. Затем Кантор дунул в свисток, и произошло нечто чудесное. Девушка — возникла девушка. Я заставила Трейси подсесть как можно ближе к экрану, мне не хотелось, чтобы возникли какие бы то ни было сомнения. Я искоса глянула на нее: увидела, как у нее от удивления приоткрылся рот — как у меня, когда я увидела это впервые, и тут я убедилась, что она видит то же, что и я. О, нос был другой — у той девушки нос был нормальный и плоский, — а в глазах — никакого намека на жестокость, свойственную Трейси. Но лицо в форме сердечка, восхитительные надутые щечки, компактное тело, но длинные конечности — все это было от Трейси. Физическое сходство было разительным, однако танцевала она непохоже. Руки у нее при движении кружились, ноги летали взад-вперед, плясала она увлеченно, но не одержимо технично. И она была смешная: ходила на цыпочках или замирала на секунду стоп-кадром в нелепой комичной позе, на одной ноге, руки воздеты, словно фигурка на капоте дорогой машины. Облачена как все прочие — травяная юбочка, перья, — но ее ничто не могло принизить.

В грандиозном финале девушка вернулась на сцену ко всем остальным американцам, одетым африканцами, и к самому Кантору, и встала неподвижно в шеренге, и поклонилась под углом сорок пять градусов к полу. То был отход от будущего назад: годом позже мы все пытались так сделать на игровой площадке, только что увидев, как Майкл Джексон проделывает в точности это же в своем музыкальном клипе[93]. И не одну неделю после первого показа того клипа Трейси, я и многие другие дети у нас на игровой площадке изо всех сил старались сымитировать такое движение, но это было невозможно, такого никто не мог, все мы падали ниц. Тогда еще я не знала, как это делается. Теперь знаю. На видео Майкл пользовался тросиками, а через несколько лет, когда ему хотелось достичь того же на сцене, он надевал пару «антигравитационных» ботинок, у них была прорезь в каблуке, которая сцеплялась с колышком в сцене, и он был их со-изобретателем, патент зарегистрирован на его имя.

Африканцы в «Али-Бабе» свою обувь прибивали к полу.

Шесть

В гостинице Эйми мы погрузились в несколько внедорожников. В той первой поездке был полный цирк: с нами отправились ее дети и нянька Эстелль, и, конечно, Джуди, плюс три другие личные помощницы, пресс-секретарь, Грейнджер, французский архитектор, которого я ни разу в жизни не видела, благоговеющая перед звездой женщина из Министерства международного развития, журналист и фотограф из журнала «Роллинг Стоун» и мужчина по имени Фернандо Каррапичано, менеджер нашего проекта. Я смотрела, как потные коридорные в белых льняных униформах грузят в багажники сумки, усаживают всех на места, и думала, из какой они деревни. Я рассчитывала, что поеду с Эйми, в ее машине, чтобы ее проинформировать — уж чего бы это ни стоило — о своей неделе разведки, но стоило Эйми увидеть Ламина, глаза у нее расширились, и первым делом после «Здрасьте» она сказал ему:

— Вы должны ехать со мной. — Меня отправили во вторую машину, с Каррапичано. Нам с ним надлежало провести время вместе, как нам велели, «выглаживая детали».

Поездка обратно в деревню была жутковатой. Все трудности, каких я привыкла ждать от путешествия, теперь отсутствовали: так во сне сновидица отдает себе во всем отчет и способна манипулировать всем окружающим. Никаких уже блокпостов и никаких дорог с выбоинами, по которым доползаешь до полной остановки, а вместо нервирующей удушающей жары — среда с идеально кондиционированным двадцатью одним градусом и ледяная бутылка воды в руке. Сопровождала нас пара джипов, набитых правительственными чиновниками, и полицейский эскорт, и мы быстро перемещались по улицам, что, временами казалось, искусственно расчищены, как столь же искусственно другие населены — вдоль них стояли дети и махали флажками, как на сцене, — и ехали мы странным растянутым маршрутом, который вился через электрифицированную торговую улицу для туристов, а затем — сквозь череду пригородных анклавов, о существовании которых я даже не подозревала, где тщились выситься из-за своих крепостных стен огромные недостроенные дома, испоганенные арматурными стержнями. Под воздействием этого состояния нереальности мне то и дело повсюду мерещилось материно лицо — у молоденьких девчонок, бежавших по улице, у старух, продававших рыбу на рынках, а однажды — у молодого человека, свисавшего с бока микроавтобуса. Когда доехали до парома, тот был пуст — только мы и наши машины. Мне было интересно, как ко всему этому относится Ламин.