Читать книгу "Последний шедевр Сальвадора Дали - Лариса Райт"

– Что это?

– Мое сочинение.

– Но я просил написать.

– Я написала. – Анна улыбается с хитрецой.

– Но мне нужны твои мысли. Их письменное выражение, понимаешь?

Анна понимает. Но с письменным выражением она справляется гораздо хуже, чем с художественным.

– Я должен читать то, что ты думаешь, – продолжает настаивать учитель словесности.

Девочка опускает глаза, смотрит исподлобья, но брови ее изумленно приподнимаются, а голос звучит с непритворным удивлением:

– А разве это вы не можете прочитать?

– Сдаюсь! – Учитель поднимает руки вверх. – Убедила. Но в следующий раз, пожалуйста, пиши ручкой, договорились?

Анна с готовностью кивает. Она добилась своего. За сочинение получит высокую оценку, а рисунки потом можно отнести и в художественную школу в качестве домашнего задания по иллюстрации к произведениям. Однако ее отношения к Дон Кихоту это не определило. Она продолжала его не понимать. Странный человек, да и только. И почему все так носятся с Сервантесом и его героем? Анна думала ровно то, что думает каждый в ее возрасте. Подросткам пытаются привить вкус к литературе и интерес к чтению, но зачастую произведения школьной программы оказываются слишком взрослыми и громоздкими для неокрепших и неопытных умов. Возможно, это необходимо для того, чтобы хотя бы имена классиков были на слуху у тех, кто сошел со школьной скамьи, но на самом деле что толку от знания имен, если не понял и не принял того, что эти имена написали. Кто-то так и не перечитает Сервантеса, Борхеса, Лопе де Вегу. А в ком-то все же пробудят интерес жизненные обстоятельства, круг друзей, неожиданный разговор или случайная встреча с кем-то, чье мнение важно и бесценно.

Анна понуро рассматривала носки своих стоптанных сандалий и не знала, что ответить мастеру. Для нее значимыми персонажами были художники. А литературными – герои сказок и комиксов. Она не помнила, чтобы читала что-то помимо школьной программы. А то, что читала в школе, забывала довольно быстро. А если говорить о последних двух годах… Да что о них говорить, если сил и желаний не хватало даже на живопись. Какие книги? Какое искусство? Какое образование? Донести бы голову до подушки и спать, спать, спать. Вся информация только из радиоприемника, а в нем – новые решения Франко, прогноз погоды и чудесные хиты Рафаэля. Если у кого-то есть время, пусть себе рассуждает о гении Сервантеса и мировой значимости его произведений. А ей – Анне – нет до них никакого дела!

Вернее, не было. Вот еще пять минут назад ни Дон Кихот, ни его верный оруженосец, ни тот, кто придумал их приключения, нисколько не интересовали Анну. Но они интересовали Дали. Даже не так. Он снимал перед Дон Кихотом шляпу и признавал в нем не просто героя, а важнейшего героя во всей мировой литературе. И девушка не могла оставаться равнодушной. Теперь ей хотелось взять книгу и перечитать, не проглатывая, а пропуская через себя каждое слово. И читать, читать, читать. Сервантеса, Кальдерона, Пио Бароху, Делибеса. Чтобы вот так не стоять и не молчать, когда тебя спросит о чем-то образованный человек, а уметь ответить, обсудить, поделиться. К счастью, Дали не ждал от нее никаких заумных ответов и тонких рассуждений. Он продолжал говорить о себе.

– Дон Кихот великолепен хотя бы потому, что позволил Дали подняться вверх еще на одну ступень пьедестала. Он позволил мне не просто освоить новую технику, а создать ее. Ты готова создавать новые техники?

Анна вздохнула. Он снова говорил о том, что художником ей не стать. Она должна была искать и находить новое, а получалось только повторять. Но ведь ей всего восемнадцать! Кто знает, что ждет впереди? Возможно, возможно, она придумает нечто невероятное, неповторимое и доселе невиданное. На мгновение ее глаза загорелись, но тут же потухли: разве такое получится, если великий Дали жил до тебя.

– Я не знаю, – понуро призналась девушка. – Я бы хотела.

– Желание – полпути к успеху, – похвалил художник, и щеки Анны зарделись. – Мне всегда было скучно от мысли, что я создан лишь для того, чтобы водить по холсту кистью. Пневматический пистолет оказался как нельзя кстати.

– Пистолет? – испугалась Анна.

– Пистолет, – подтвердил Дали с важностью гусака. – Когда мне было двадцать, я поспорил, что получу Гран-при Мадридской академии, написав картину без единого прикосновения кисти.

– Двадцать? – ахнула Анна. Нет, у нее нет никаких шансов. Ей не еще восемнадцать, а уже.

Дали предпочел не заметить возглас собеседницы и продолжал:

– Надо ли говорить, что приз я выиграл? Я создал картину, бросая на холст краски, стоя на расстоянии трех футов от мольберта. Получилось восхитительное изображение обнаженной женщины. Каждое безукоризненное пятно попало точно в цель и заняло свое единственное возможное место. Потом я продолжил свои эксперименты в Париже и преуспел. Однако к литографии Дали никогда не тяготел. Я бы даже заметил: Дали был против нее. Творческий процесс не приемлет силу, он должен быть либеральным и благородным. А о каком благородстве может идти речь, если, стреляя из аркебуза[46], пробиваешь бумагу?

Анна слушала, затаив дыхание. Она и представить не могла, что орудием художника может быть что-то помимо кисти и карандаша. Нет, бывало, конечно, что используешь собственные пальцы, чтобы достичь более точного изображения, но даже разговоры об арбалетах, пистолетах и других странных для живописи предметах оказались ей в новинку. Между тем Дали разглагольствовал в абсолютном упоении:

– Как-то летом пятьдесят седьмого меня навестил Жозеф Форе. Ты его знаешь? – Анна не знала. – Именитый издатель, между прочим. Так вот, кроме своей достопочтимой персоны он привез мне груду тяжелых литографских камней и идею создания иллюстраций к «Дон Кихоту» на этих камнях. Не могу сказать, что идея меня сразу захватила, но очень скоро я должен был признать, что она совсем не дурна. Во-первых, «Дон Кихот» – вторая по популярности в мире книга после Библии. А во-вторых, камень, в отличие от бумаги, невозможно повредить, стреляя по нему краской из аркебуза. Итак, Форе меня убедил, и я тут же телеграфировал в Париж, чтобы к моему приезду был найден подходящий аркебуз. И мой друг – художник Жорж Матье – подарил мне очень редкий экземпляр пятнадцатого века. Его ствол был инкрустирован слоновьей костью, и каждый раз, когда я брал его в руки, чувствовал, что Дали и этот великолепный арбалет достойны друг друга.

Художник принял торжественную позу: приподнял подбородок, отставил чуть в сторону правую ногу, распрямил спину и заговорил так, будто объявлял коронный номер на арене:

– Шестого января пятьдесят шестого года Дали, стоя на барже на Сене, открыл эру «пулизма», выпустив из аркебуза первую свинцовую пулю, начиненную тушью. Клякса, украсившая камень, была не просто кляксой, а крылом ангела. Первая удача вдохновила Дали на последующие эксперименты. Ты когда-нибудь наполняла рога носорогов хлебными шариками?