Читать книгу "Адмирал Колчак. Жизнь, подвиг, память - Андрей Кручинин"

«Горячая речь Колчака, – рассказывает капитан 2-го ранга Лукин, – дышала такой искренностью, таким страданием, что невольно западала в душу. Его смелые, страстные слова, напоминание о забытой [36]России, униженной и оскорбленной, захватили цирк. Глаза и уши пожирали его. Напряжение нервов достигло апогея.

Когда же Колчак в конце своей речи обратился к Черноморскому флоту с призывом подняться как один за Россию, – весь цирк вскочил. Поднялось нечто невообразимое. Все бросились к ложе Колчака…

– Да здравствует Россия! На фронт! На фронт!»

Лукина можно заподозрить в предвзятости, идеализации, излишней восторженности; но и советский писатель А.Г.Малышкин, в 1917 году после окончания школы прапорщиков служивший в Севастополе, рассказывает примерно о том же, только с «идеологически-выдержанными» комментариями:

«Потом на помост, рядом с адмиралом, ворвался чернобородый, разбойничьего вида, в матросском синем воротнике, свирепо грохнул кулаком о перила:

– Товарищи, прекратим трение по данному вопросу. Будя нам канат травить! Холосуй! И да здравствует наш верный батька, адмирал Колчак. Усе!

И руки, сотни рук выхлестнулись в воздух с восторженным хрустом, недвижно реяли растопыренными пятернями все время, пока адмирал шествовал к выходу, осененный ими, как знаменами. Это голосовали не только делегаты кораблей и батарей. Тут голосовала сама вольготная матросская жисть, лентяйное полеживание на синем теплом бережку, прибавка к жалованью, борщ, в котором ложка торчит стоймя, бульвары с музыкой, а на бульварах баловливая, к матросу падкая бабья сласть.

И как тут было не голосовать, если дыхание давилось от яростной, грудь распирающей гордости! Адмирал знал, чем воспламенить матросское, избалованное морем и бульварами воображение. Черноморский флот, только один Черноморский флот может еще мужественной рукой поддержать родину на краю жуткой бездны, вернуть на путь счастья и славы. Завтра же нужно выбрать делегатов для дела всероссийской важности, послать их на самые ненадежные участки фронта, в гибнущий Кронштадт, в Петроград, на фабрики, в казармы. Делегаты должны всюду сказать: “Черноморский флот – вот он: офицер об руку с матросом зовет вас очнуться от безумия, сплотить расколотые врагом ряды во имя великих идеалов революции, во имя свободы, равенства и братства!” Роль флота обретала потрясающие исторические масштабы. Севастополь готовился стать для России второй собирательницей Москвой. Будущее могло быть чудеснее Босфора…»

Малышкин, не задумываясь, смешивает борщ и патриотизм; но эффект речи Колчака, конечно, не был обусловлен какими бы то ни было «бытовыми» соображениями. Мы уже видели, что командование в своей пропаганде обращалось и к «материальным», «экономическим» аргументам, – однако сейчас адмирал говорил слова суровые и жестокие, которые на шкурников, весь мир оценивающих с точки зрения качества борща, влияния иметь как раз не могли. Несправедлив и огульный упрек в безмятежном бездействии флота, поскольку боевые операции, всегда сопряженные с риском, были явлением достаточно частым, чтобы не давать командам облениться на берегу. А значит, энтузиазм был неподдельным, и одним из примеров его было воззвание команды линейного корабля «Георгий Победоносец», на котором (за исключением боевых походов) располагался штаб Колчака:

«Положение дел в Петрограде, на фронте (и в Балтийском флоте), судя по докладу адмирала Колчака, признано угрожающим нашей свободе и родине. Необходимо сейчас же, не медля ни одного часа, ни одной минуты, ибо медлить в этот тяжкий момент – величайшее преступление перед родиной, – сплотиться во имя организации порядка и поднятия дисциплины, отбросив все личные и партийные счеты… Поэтому судовой комитет корабля “Георгий Победоносец” полагает: 1) всем кораблям и частям Черноморского флота и севастопольского гарнизона присоединиться к нам; 2) отправить телеграмму Временному Правительству и Совету Рабочих и Солдатских депутатов с просьбой принять, не медля, меры для организации порядка, поднятия дисциплины и обуздания лиц, подобных Ленину, агитирующих против Временного Правительства и требующих сепаратного мира; 3) просить севастопольский военно-исполнительный комитет, совет депутатов армии и флота [и] рабочих о прекращении вредной деятельности лиц, проповедующих сепаратный мир, и 4) послать представителей в Петроград, в Балтийский флот и на фронт с призывом сплотиться для отражения коварного и грозного врага и для всемерной поддержки союзников в борьбе с Германией».

Голос из Севастополя прозвучал достаточно громко, и эхо его прокатилось по всей стране. Заволновались балтийские «братишки», уязвленные обвинениями в трусости и потворстве изменникам, и 4 мая принимается постановление команды линейного корабля с тем же – уже ставшим символическим! – названием «Севастополь», через две с половиной недели единогласно подхваченное «общим собранием команд судов морских сил Рижского залива»: «Единственная сила, могущая спасти страну и вывести ее на светлый путь, есть сознание ответственности каждого из нас без исключения за каждое слово и за каждое действие»; «просить Петроградский Совет солдатских и рабочих депутатов обратиться с более ясным и категорическим воззванием к армии для прекращения братания»; «считать врагами родины и свободы тех, кто кричит: “долой войну во что бы то ни стало” и “долой правительство”, и их лозунги [ – ] провокационными»; «очистить родину от шпионов и провокаторов»; «чтобы предотвратить гражданскую войну, не допустить формирования “Красной гвардии”, так как существование ее выражало бы недоверие к революционной армии и флоту», и проч. На поддержку и воодушевление этих здоровых сил, на борьбу с пораженчеством и политическим экстремизмом и направил адмирал Колчак свою «Черноморскую делегацию».

Генерал Верховский определяет ее численность в «26 офицеров и 171 матросов и солдат», более точный же подсчет дает 28 офицеров, 14 кондукторов, 78 матросов, 41 солдата, 23 рабочих и 6 делегатов от Совдепа (в середине мая к ним добавилось еще сто человек). «Люди, которые едут, – писал Верховский, – полны горячей любви к родине, полны желания смыть тот позор измены, который теперь навис над нами. Они полны решимости идти в атаку с первыми штурмующими линиями, чтобы своим примером зажечь энтузиазм и увлечь малодушных». В то же время полагаться исключительно на порыв и стихийные чувства матросской массы Командующий Черноморским флотом тоже не собирался, – а взгляды его на методы пропаганды до известной степени иллюстрирует история «матроса 2-й статьи Федора Баткина».

«По происхождению – еврей; по партийной принадлежности – соц[иалист]-рев[олюционер]; по ремеслу – агитатор, – писал о Баткине генерал Деникин. – В первые дни революции поступил добровольцем в Черноморский флот, через два, три дня был выбран в комитет, а еще через несколько дней ехал в Петроград в составе так называемой Черноморской делегации. С тех пор в столицах – на всевозможных съездах и собраниях, на фронте – на солдатских митингах раздавались речи Баткина. Направляемый и субсидируемый Ставкой, он сохранял известную свободу в трактовании политических тем и служил добросовестно, проводя идею “оборончества”».