Читать книгу "Великие любовницы - Клод Дюфрен"

Но тут над Луизой нависла новая опасность в лице аппетитной на вид фрейлины королевы Анны де Ламот-Уданкур. Все та же, решительно-неутомимая, Олимпия де Суассон подсунула дамочку Людовику, а тот и клюнул на эту удочку, несмотря на любовь к Луизе: однолюбом Король-Солнце никогда не был. Для того чтобы сильнее возбудить интерес к себе своего венценосного воздыхателя, его новая пассия использовала игру на контрастах, то разогревая его чувства, то охлаждая их. Она писала королю страстные любовные письма, а когда он пытался перейти к действиям, она остывала. Она заявила ему, что уступит… только в том случае, если он бросит мадемуазель де Лавальер! Людовик оказался в очень трудном положении, когда нужно было выбирать между желаниями и чувствами. И тогда мать в очередной раз открыла ему глаза. Выбрав наименьшее зло, она поняла, что королевству ничего не угрожало со стороны честной и совестливой Луизы, и поэтому без труда убедила сына в том, что им просто играли. Оскорбленный король вернулся к Луизе, которую эта история заставила сильно страдать и которая была на седьмом небе от того, что любимый снова вернулся к ней, и вернулся, еще сильнее пылая страстью, как это всегда бывало после каждого его приключения на стороне… До того самого дня, когда одним из этих «приключений» не стала Франсуаза-Атенаис де Монтеспан…

Осенью 1662 года королева Мария-Тереза вышла наконец из ступора, в котором пребывала с самой свадьбы. Остается только догадываться, где произошла утечка информации, но ей вдруг стало известно о связи мужа с «этой девкой», как она назвала свою соперницу. Это открытие королевы не имело, впрочем, никаких последствий: Людовик и слышать не хотел о том, чтобы отказаться от женщины, которую он продолжал любить с такой страстью. Что же касается Луизы, то несмотря на то, что ее все больше и больше мучили угрызения совести, она продолжала обожать Людовика. Она была счастлива только тогда, когда он был рядом. А поскольку Людовик, со своей стороны, все чаще и чаще искал случая увидеться с ней наедине, об их романе судачил весь двор. Поэтому-то накануне карнавала в январе 1663 года и большого праздника, в котором, согласно обычаю того времени, король должен был играть в спектакле, одетый пастухом, постановщик праздника поэт Бенсерад позволил себе сделать прямой намек на фаворитку, которая тоже должна была выйти на сцену в костюме очаровательной амазонки:

Прекраснее пастушки, право, нет,Да кто ж посмеет это отрицать?Но пресса не спешит лить на нее свой свет,Хотя по ней не можно не вздыхать.Истомой сладкою глаза ее лучатся,Пусть с виду не понять, кто этому причина,Но если б кто сумел в глубинах сердца покопаться,Легко какой-нибудь нашелся бы мужчина.Но, впрочем, стоит ли об этом продолжать?Ведь слишком хорошо не скажешь про нее.Во всей округе, право слово, не сыскатьОтзывчивее сердца, чем ее[72].

Другой поэт по имени Лоре добавил комплиментов девушке, описав ее появление на сцене следующими стихами:

Де Лавальер предупредительна,В манерах очень обходительнаИ с виду ну просто божественна,Пастушкой танцует торжественно.Потом вдруг меняет свой ритм и в немУже амазонкой танцует с копьем.Осанку и гордость не прячет,Как мячик хорошенький скачет[73].

Так, постепенно, «королева сердца» стала выходить из тени, где находилась до того времени. Однако ее присутствие рядом с королем не вызвало столько шума и не спровоцировало столько комментариев, сколько вызвало восхождение на «трон чувств» той, которая ее сменила, маркизы де Монтеспан. Это стремление не показывать чувства на людях объясняется, безусловно, характером мадемуазель де Лавальер и тем, что она предпочитала вести как можно более простой образ жизни. Кстати, позднее, когда Людовик XIV взялся за написание своих мемуаров, он высказал что-то вроде самокритики, утверждая при этом, что никогда не ставил государственные дела в угоду личным удовольствиям. Неохотно согласившись с тем, что он подавал дурной пример, король поведал, что «государь всегда должен быть образцом добродетели, лучше если бы он был абсолютно лишен слабостей, свойственных простым смертным, тем более что ему известно, что слабости эти не останутся тайными».

Король, однако, полагал, что его «заблуждения»[74] не имели слишком серьезных последствий, и добавляет рекомендацию, которую, принимая во внимание все его поведение в молодые годы, мы понимаем только задним числом: «Надо, чтобы время, которое мы посвящаем нашей любви, не было в ущерб нашим делам, требующим упорной работы… Есть еще одно соображение, более деликатное и более трудновыполнимое, которое состоит в том, что, отдавая наше сердце, мы должны оставаться хозяевами нашего разума, отделяя нежности любви от решительности монарха, и в том, что красота, доставляющая нам удовольствия, никогда не должна иметь право говорить с нами о наших делах и о людях, которые нам служат…» Король советует опасаться ловкости женщин, ибо те подталкивают любовников к «неосознанному принятию решений, которые прелестницам выгодны».

Создается впечатление, что Людовик не строил иллюзий относительно своих многочисленных любовниц, когда обвинил их в том, что они «плели интриги и имели тайные связи». Принц, который не будет опасаться их происков, поступит, по мнению короля, весьма неосторожно, потому как «у них всегда наготове какой-нибудь совет, касающийся их возвышения или сохранения их места». Умение противостоять разным опасностям, которые они таят, кажется Людовику «такой абсолютной необходимостью, и именно несоблюдение мер предосторожности приводило к печальным последствиям в нашей истории: брошенные дома, опрокинутые троны, разоренные провинции, рухнувшие империи…».

Король-Солнце по большей части придерживался этих советов, оправдав тем самым свое знаменитое изречение: «Государство – это я!» И все же он сделал несколько исключений ради семьи Атенаис де Монтеспан. Да и Франсуаза де Менте-нон тоже несколько раз повлияла на выбор королем своих министров. Правда, из положения «королевы сердца» она была повышена до морганатической королевы. Начиная с того «повышения» она приложила все силы для того, чтобы замучить «мужа» советами, часто совершенно вредными. Став впоследствии набожной, надев на себя тогу строгости нравов, столь сильно разнившуюся с ее поведением в молодые годы, когда она была всего лишь прекрасной Франсуазой Скаррон, мадам де Монтеспан оценивала людей и события только с точки зрения своего псевдорелигиозного ханжества. За это поведение она получила от Филиппа Орлеанского, племянника короля и будущего регента, нелицеприятное прозвище «старая черепаха». Однако и при Монтеспан, и при Ментенон король всегда оставался хозяином страны, как это было и при Лавальер. При Луизе это ему не составляло никакого труда, поскольку наше милое дитя никогда ничего не просило ни для себя, ни для своих близких. Согласитесь, странное поведение для фаворитки, ведь мы уже видели, да и еще увидим, что каждая из ей подобных, достигнув вершин королевского расположения, думала только о том, чтобы набить поскорей свои карманы и карманы своей родни.