Читать книгу "Призвание. О выборе, долге и нейрохирургии - Генри Марш"

Что сказать человеку, полностью парализованному ниже шеи, если он остается в сознании, но из-за подключенного аппарата искусственной вентиляции легких не может произнести ни слова?

Я вспомнил аналогичный случай, с которым столкнулся много лет назад на Украине. Игорь, мой украинский коллега, тогда еще работал в местной государственной больнице «Скорой помощи». Он невероятно гордился тем, что ему удается поддерживать жизнь пациента с помощью искусственной вентиляции легких. «Первый случай долгосрочной искусственной вентиляции легких в стране», — заявил он.

Парня держали в небольшой безрадостной комнатушке, где он пролежал три года. На стенах висели многочисленные иконы. Конструкция трахеостомической трубки позволяла ему говорить, и каждый раз, посещая отделение Игоря, я непременно заходил повидаться с молодым человеком. За ним присматривал брат, немного знавший английский, благодаря чему я смог общаться с пациентом. С каждым моим визитом тот выглядел все слабее. До несчастного случая — парень сломал шею, нырнув на мелководье, — он отличался крепким телосложением, но к моменту смерти от него остались лишь кожа да кости. Поначалу нам с ним удавалось вести полноценные беседы, но постепенно это становилось все труднее. Под конец он принялся расспрашивать меня о религиозных чудесах и о спасении души, о которых говорил со страстью (насколько это вообще возможно, когда в трахею вставлена трубка). Мне нечего было ему ответить. Увидев, что та маленькая боковая комната опустела, я почувствовал некоторое облегчение.

Непальская девушка сломала шею во время фестиваля Дашаин — одного из важнейших религиозных праздников, которых в стране немало. Ежегодно в жертву богине Дурга приносят более пятидесяти тысяч коз и сотни буйволов. В честь нее повсюду размазывают кровь (в том числе и по кузову золотистого «Ленд Ровера» Дева). Правда, защитники животных предлагают использовать для жертвоприношения тыквы вместо овец, о чем я недавно прочитал в местной газете.

Фестиваль продолжается две недели. Двумя днями ранее Дев попросил меня подойти вместе с ним к главным воротам перед его домом. Я обнаружил там припаркованный полицейский джип, возле которого стоял полицейский в форме. Из-за гаража появился второй полицейский: он вел за собой на веревке прекрасную козу с длинными ушами.

— Каждый год на Дашаин я дарю местным полицейским козу, — пояснил Дев.

Козу затолкали в джип, но она тут же выпрыгнула наружу. Ее вернули обратно, и теперь рядом с ней уселся один из полицейских. Машина тронулась, и, пока она не скрылась из виду, коза печально смотрела на меня через заднее стекло.

— Эта коза накормит сотню полицейских, — одобрительно сказал Дев.

Когда мы возвращались в Катманду после поездки в соседний городок, Дев заметил:

— В этом году ни у кого нет настроения для Дашаина. Сначала землетрясение, а теперь продовольственная блокада и топливный кризис.

И тем не менее мы проехали мимо нескольких высоких качелей, которые являются традиционным атрибутом фестиваля. Они представляют собой четыре связанных вместе бамбуковых шеста, достигают шести-семи метров в высоту и обычно украшены разноцветными флагами. Я видел, как непальцы — и взрослые, и дети — восторженно смеются, набирая на этих качелях высоту, хотя мне их конструкция показалась весьма ненадежной.

На следующий день я привычно сидел в библиотеке, занимаясь обучением младших врачей и пытаясь придумать, как повысить эффективность их работы.

— Завтра я возвращаюсь в Лондон, — сказал я группе новоиспеченных врачей, недавних выпускников медуниверситета; все они показались мне довольно бестолковыми.

— Вы хорошие врачи. Но мы хотим, чтобы вы стали еще лучше. Надеюсь, старшие ординаторы, — я одарил их многозначительным взглядом, — продолжат каждое утро проводить собрания в том же духе. Подразнивать новичков разрешаю, но не чересчур.

Довольный своей короткой речью, я спустился в кабинет Дева. И только я собрался отправиться на первый этаж, чтобы начать амбулаторный прием, как внезапно услышал шум в коридоре.

Выглянув за дверь, я увидел, что у стойки регистратора рядом с операционной стоит Дев в окружении нескольких других врачей. У всех на лице застыло одинаково мрачное выражение.

— Девушка со сломанной шеей только что скончалась, — объяснил мне Протюш. — Муж вне себя от злости.

— Дев собирается с ним переговорить?

— Да, но нужно подкрепление: здесь, в Непале, родственники больных могут на нас напасть. Ждем охранников.

Через полчаса я стоял в углу приемного покоя, откуда мог наблюдать за тем, что происходило в переговорной. Я видел Дева, но не обозленного мужа. Дев молча выслушивал продолжительные громкие тирады и что-то тихо произносил в ответ. Вскоре я ушел оттуда, не желая становиться невольным свидетелем очередной человеческой трагедии.

— Порой я жалею, что не продолжил работать на английское здравоохранение, — сказал Дев тем вечером, когда мы по традиции сидели в саду. — Или по крайней мере о том, что не остался единственным нейрохирургом в Непале. К тому же приходится постоянно изыскивать средства, чтобы удерживать больницу на плаву. Она до сих пор толком не приносит прибыли, и это спустя десять лет напряженной работы! Двадцать лет назад я мог запросто сказать родственникам пациента, что ничего нельзя сделать, и они воспринимали это спокойно.

— Как прошла встреча с родственниками? — спросил я.

— Да… обычное дело. Сейчас такое случается каждые несколько месяцев, хотя раньше это было немыслимо. Муж заявил, что я убил его жену, проведя трахеостомию. Бред, конечно. На самом деле, уже через полгода он снова женится. Если бы она выжила, это был бы кошмар для них обоих. Каждое утро я пытался объяснить ему это. Он вел себя так учтиво, словно я бог какой-то. Ну а теперь я стал для него дьяволом. Уверен, в городе нашелся другой нейрохирург, который сказал, что если бы семья обратилась к нему, то все было бы в полном порядке.

— Нельзя ожидать, что люди смогут вести себя рассудительно сразу же после ужасной потери, — попытался я подбодрить друга.

— В Непале все по-другому, — ответил Дев. — Я переживаю за сегодняшних стажеров, которые рано или поздно станут старшими врачами. Как они смогут работать в стране, где люди столь невежественны? А ведь я больше не смогу их защитить. Во всех больницах из-за подобных проблем круглосуточно дежурит полицейский в штатском. Мне угрожали, что объединятся с родственниками всех остальных пациентов и устроят осаду больницы. Угрожали сжечь ее. Требовали денег. Я знаю многих врачей, у которых таким образом вымогали деньги. В этом проблема частной практики. «Мы заплатили вам, чтобы вы ее вылечили, — говорят они, — а теперь она мертва». Раньше, когда я работал в больнице Бир, все было гораздо проще. Только вот государственное медицинское обслуживание в Непале тоже пришло в упадок. От нашего здравоохранения камня на камне не осталось. И что я сейчас делаю первым делом, встречаясь с новым пациентом? Нет, я не обсуждаю оптимальное в его случае лечение — я спрашиваю, что он может себе позволить. До чего же вам, британцам, повезло с Национальной службой здравоохранения.