Читать книгу "Сердце внаем - Яков Евглевский"

Назавтра для меня действительно закончилось все. Утром, не перечитывая, я отдал рапорт моему шефу Лоттвику-Биндеру и, получив «добро», отправился в тюремный госпиталь, где, по нашей просьбе, должен был пройти медицинский консилиум по состоянию Дика Грайса. Он начинался в три часа дня, и у меня был изрядный свободный промежуток, который я решил посвятить общению с Диком. В больницу я приехал, как ни странно, с раздумьями о духовном. Тому имелись свои весомые причины. Еще спозаранку, перед управлением, по настоянию жены, очень тревожившейся за меня, я впервые за последние месяцы появился в церкви. Было как раз время исповеди. Протиснувшись сквозь густую толпу стариков и взволнованных молодых девушек, я примостился на скамейке перед алтарем. Форма, очевидно, произвела впечатление, так как священник, обозрев паству, пригласил «молодого воина» вне очереди. Мы довольно долго просидели с глазу на глаз. Во мне, честно говоря, что-то надломилось. Нарушив данную клятву, я подробно рассказал ему обо всей этой истории. Он выслушал внимательно, не перебивая, иногда подбадривая кивком головы. Затем ответил немногословно, но в целом умно и верно. Сказал, что я не смею растравлять раны ближнего своего, не должен приносить ему лишние страдания и, памятуя, разумеется, долг и присягу перед земною властью, коей верным и преданным слугой являюсь, обязан внушать «пленнику» надежду на прощение, исцеление и возвращение в мир. Конечно, темные, постыдные проступки сего грешника, обрекшего на смерть невинную душу, столь велики и предосудительны, что их не может извинить даже суровый телесный недуг. Но, блюдя истинно христианскую кротость, мы призваны по мере скромных сил наших оберегать оступившегося брата от праздного любопытства уличной толпы и суесловных людских укоризн.

В продолжение разговора я «пощипывал» краешком глаза нравоучительную картину в рамке, где дикие язычники скребком сдирали кожу со святого Варфоломея. Пастор похвалил мой интерес и отметил, что сии страсти имеют цель напомнить каждому доброму сыну Церкви о злополучной ночи, в которую наших братьев по вере резали и калечили убийцы-католики. При словах «убийцы-католики» я невольно вспомнил Анну и сжал губы. Исповедник еще раз «просветил» меня насквозь, положил руку на плечо и тихо произнес: «Заходите сюда, сын мой. Зрелость ваших суждений порадовала меня. Приходите в храм вместе с супругой. Мне весьма хотелось бы побеседовать с нею накоротке о вашем самочувствии. Поверьте древнему опыту: Страшен сон, да милостив Бог”. Он отворил дверь и пригласил следующего. Юная шестнадцатилетняя девушка, пришедшая на первое причащение с родителями и подругами и вынужденная уступить очередь мне, бросила на меня быстрый, с упреком взгляд и, покраснев до корней волос, проскользнула мимо…

От пастора я освободился совершенно умиротворенным и в этаком-то настроении подошел к постели Дика. Последняя фраза священника, повторявшаяся мною на набережной, будучи произнесена вслух в чинном кабинете кафедрального собора, окончательно убедила меня в справедливости расчета плыть по течению. «Дик, – дружелюбно спросил я, присаживаясь на табуретку, – скажите как на духу: вы верите в Бога? Во всяком случае соблюдали ли внешние нормы благочиния? Я не на карандаш, а так, для себя». – «Мм, – удивленно протянул Дик, явно не подготовленный к такой преамбуле, – затрудняюсь, право. Я чистокровный англосакс и, как водится, добрый протестант. До сего времени, пожалуй, веровал. А теперь уж и не знаю, в кого мне верить». – «Но, Дик, – не отступал я, убеждая скорее не его, а себя, – согласитесь, что без Господа нет ничего прочного, что только там, где упоминается имя Божие, причем не всуе, а искренне, молитвенно, может быть достигнута благая цель. Не могут же люди обойтись без чего-то святого – пусть архаичного, наивного, но все-таки святого. Нельзя без него. А Святое должно отличаться от своих поклонников, находиться где-то не здесь». Он с некоторым недоумением откинулся на подушке: «Гарри, вы что, переквалифицировались? Тут без вас пресвитеров хватает. Все необходимое вы можете получить без капканов. Я отвечу на любой вопрос». – «Нет, ну что вы, Дик, зачем же так? – обиделся я. – Я никаких подвохов не строю. Мне просто нужно кое-что уяснить для себя. А что касается вопросов, то они исчерпаны, мистер Грайс. Да-с. Сегодня утром ваш покорный слуга сдал рапорт по команде. Будьте спокойны: полный порядок. Ни капли сомнений: по выздоровлении вы благополучно выйдете отсюда». – «Нет, – покачал он головой, – я не выйду отсюда». – «То есть как?» – «То есть так. Не выйду – и все. Не хочу выходить. Да и некуда». – «Ну, – усмехнулся я, – вас и держать тут не станут. Как подлечат, так сразу за ворота. Вы порядков местных не знаете. У них тоже камеры не резиновые». – «А им и не придется меня держать, – сухо отрезал он. – Я избавлю их от своего присутствия». – «Каким образом?» – «Банальнейшим. Укол морфия». – «Я попрошу врача…» – «Я сам его попрошу, Гарри. Если потребуется, напишу заявление, заверю у нотариуса. Я готов целый роман сочинить». – «Никто на это не пойдет. Закон запрещает…» – «Э, было бы желание».

– «Дик, – начал я, встревоженный не столько самим замыслом, сколько решимостью осуществить его, – это безумие. Несчастья бывают в жизни у каждого, случается и похлеще. Нельзя же так раскисать, опускать руки. Легче всего – камнем на дно. Ты вот попробуй выплыви. Сбей масло из молока. Докажи свою жизнеспособность». – «А стоит ли?» – «Разве жизнь ваша не прожита лишь наполовину? Так-таки впереди одна безысходность? Не верю. В конце концов бытие не упирается только в семейное начало. У интеллигентного человека найдутся и иные выходы. Вам выпала честь быть одним из первых ”дегустаторов” целого медицинского направления». – «Эту честь и это первенство я с удовольствием уступил бы другому. И приплатил бы в придачу». – «Ну, ладно, – я покосился на тумбочку с фруктами, – а почему вы отсекаете вашу… знакомую? Вполне возможно, что-нибудь слепится. Видите: она приходит, приносит передачи». – «Гарри, – умоляюще протянул он, – она не ко мне ходит, она к нему ходит. Не надо утешать». – «Ну, как не надо? – не унимался я. – Посмотрите на этот роскошный ананас!» – «О-о! Ананас не от Стеллы!» – «От родителей?» – «Нет. Вы удивитесь. От… Люси!» – «От Люси? Каков, однако, ваш донжуанский список! И что она?» – «В ней внезапно пробудилась память. А может, совесть. Было в нас, наверно, что-то генетически сходное. Ее, как и меня, по временам тянет на место преступления. Понятно, своего собственного. Медсестра рассказывала: она плакала, каялась, о чем-то сожалела, просила у Бога прощения». – «Вот видите!» – «И что толку? Разве она оставит семью, да и не нужны мне такие жертвы…» – «А первая жена?» – «От нее никаких новостей! Впрочем, я бы и принимать не стал».

Он вздохнул и вдруг заговорил быстро, скороговоркой, не давая мне открыть рот: «Нет, Гарри, не надо меня утешать. Спасибо, но ни к чему. Сытый голодному не товарищ. Вам этого не понять, хотя вы и понимаете меня лучше всех, за что я вам по гроб благодарен. Я решил уйти. Твердо решил. И уйду, невзирая на препятствия… И там мы, наконец, соединимся. Нет мне места на земле, убийце и клятвопреступнику. И никакое судебное алиби не поможет. Не справился я с нагрузкой. Наемное сердце подавило меня, сделало чужим самому себе. Мысли не мои, чувства не мои, поступки не мои. И весь я не свой, я и не я. Не хозяин, а арендатор чужой собственности. Проценты не по плечу. Не сердце при мне, а я при сердце». Лицо его горело ровным непотухающим пламенем. Я молчал, не зная, что отвечать, и замечая, как меня иголочками покалывает жутковатое ощущение живого трупа. Обычно я сдерживался на людях, тем более при Дике; мне казалось, что мое самочувствие улучшается в его присутствии: я подтягиваюсь, становлюсь строже и не даю себе распуститься. А тут я с трудом сидел на месте. Мне хотелось встать и уйти из палаты, из больницы, убежать с этого чертова никому не нужного консилиума. Но… я неподвижно, как в столбняке, сидел и в упор, не моргая, смотрел на Дика…