Читать книгу "Блудное чадо - Дарья Плещеева"

Было о чем подумать, было… Это лишь Васька Чертков ни о чем не размышляет, живет, как живется, есть дневное пропитание – и ладно. Если бы вдруг его забыли покормить, он бы и не догадался, поди, как на кусок хлеба заработать.

Ордин-Нащокин-младший, наоборот, стал задумываться – где бы денег взять? За перевод государевых писем не заплатили… жалованье покоевого вроде и велико, но и траты велики, а нужно же еще и о Ваське позаботиться…

И пан Мазепа пристает: купи да купи баронессе фон Шекман хоть какой подарок, иначе на тебя и не взглянет. Воин Афанасьевич как-то прямо спросил: на что пану Мазепе потребовалось, чтобы у них с баронессой вышло блудное дело? Тот расхохотался:

– Что ты все к блуду сводишь?!. Ничего иного и вообразить не можешь?

– Но не жениться же мне на ней!

– Совершенно ни к чему! А пройти школу галантного обхождения нужно. Кроме того, я хочу понять, есть ли у нее любовники, а если есть, делают ли они ей дорогие подарки. Ее горничные – дуры, где она только таких нашла? У нее щедрая натура, она сама будет делать тебе подарки, если ты ей угодишь. И даже неприлично служить при дворе и не иметь любовницы.

Пан Янек говорил об этом совершенно спокойно, как если бы неприлично было, служа при дворе, не иметь сабли на боку и султана на шапке.

– Я хочу служить его величеству своими знаниями, своими способностями, при чем тут галантное обхождение? – спросил Воин Афанасьевич.

– А если у его величества на тебя особые виды? Если ты нужен не для того, чтобы сидеть, по уши зарывшись в бумаги?

После этого разговора в душе у Воина Афанасьевича поселилось и прочно обосновалось смятение. Он вдруг почувствовал себя ручной обезьяной на поводке: хотят – тащат куда-то за поводок и смеются, глядя, как корчишь рожи, хотят – сажают в клетку и забывают покормить.

Отец Миколай почуял это смятение и сам завел разговор о том, сколь неуютно при польском дворе человеку с неподходящим воспитанием.

– Не приходила ли пану Войцеху мысль вернуться домой?

– Нет. Не приходила.

– Неужели там, в Москве, нет людей вашего образа мыслей? С которыми можно говорить так, как говорят при дворе его величества: о музыке, о картинах, о прочитанных книгах, о красивых женщинах наконец?

Воин Афанасьевич вспомнил отвратительное зрелище – в Кремле, у самого Красного крыльца, насмерть разругались двое бояр, дошло до визга, махания посохами и плевания друг дружке в бороды. Но рассказывать про такое безобразие было стыдно.

– Нет у нас таких людей, – хмуро буркнул он.

– А я думаю, есть. Есть молодые люди, всей душой готовые принять европейские нравы. Только каждый – сам по себе. И не хватает у них смелости, чтобы хоть составить свой кружок. А вашему государству такие люди необходимы. Это даже нелепо – богатейшее государство живет, как дикое племя где-то на острове Мадагаскар. Великое и святое дело сделает тот человек, который принесет в Москву новые знания, иные нравы… Там появятся театры, как во Франции, расцветут изящные искусства… купцы повезут туда самые лучшие товары, ткани, украшения, книги, картины, гравюры… Ведь чем сейчас торгует Россия? Лесом, дегтем, холстами, зерном, а ничего более на продажу нет. Потому что нет людей, которые помогли бы своему отечеству стать равным среди европейских держав.

Воин Афанасьевич слушал и не понимал, для чего все это говорится. Он никак не мог взять в толк, чего от него хотят, а посоветоваться было не с кем.

– Кто-то должен стать первым, – задумчиво сказал отец Миколай. – Давайте, мой друг, я объясню на примере. Возьмем историю общества Иисуса. Был человек, который не побоялся стать первым. Ему пришлось нелегко, но он сумел собрать верных и преданных. Теперь мы чтим его память. Его зовут Игнатий Лойола. Да вот, почитайте сами…

Ксендз снял с полки толстую книжку. С ней Воин Афанасьевич и был выставлен за дверь – отец Николай собирался поработать над завтрашней проповедью.

Когда книжка была дочитана, сумятица в голове еще более возросла. Воин Афанасьевич поймал себя на желании вступить в общество Иисуса.

Он позавидовал людям, которые все вместе, бодро и деятельно трудятся на пользу своего ордена, друг за дружку держатся, и все у них получается. Он понял свою беду: все годы недолгой жизни он был совершенно один. Родитель, наняв ему учителей, очень мало им занимался; матушка могла разве что побаловать особо вкусными пирогами единственное чадушко; родня осталась во Пскове; друзей не завел, хотя мог бы сдружиться с тем же толмачом Ивашкой – человеком неглупым и миролюбивым, хотя звезд с неба не хватавшим. А вот как-то не получилось. И даже если бы батюшка не держал при себе, а с юных лет пристроил ко двору, с теми же наглыми стольниками получилось бы приятельство. Он, батюшка, не дав чаду завести знакомств, а усадив за бумаги, лишь о себе думал…

Человек, вступающий в общество Иисуса, сразу обретает смысл и цель жизни. Конечно, был смысл и в трудах Воина Афанасьевича – возился с бумагами для пользы государевой. Но все не то, все не то… В обществе Иисуса, поди, нет бояр и князей, там всякий, имеющий способности, может высоко взлететь…

В таком смутном состоянии души Воин Афанасьевич вдруг осознал, что он уже целую вечность в Кракове, а толку с того – чуть. И страшная мысль осенила его: он обманут! Двор польского короля – не европейский двор, хотя королева – француженка. Не так Воин Афанасьевич представлял себе королевское окружение, не так!

Но мысль о побеге еще только зародилась, да и куда бежать? Домой – невозможно, упекут в дальнюю обитель под начало к суровым старцам – грехи замаливать. Родимый батюшка выручать не станет – даже неведомо, где он теперь, не погнали ли из воевод, не отправили ли обратно во Псков, не лишили ли всех чинов и царского благоволения навеки, не сослали ли воеводой в какой-нибудь Пустозерск, не к ночи будь помянут?

Сильно удивился бы Воин Афанасьевич, если бы каким-то чудным образом мог прочитать письмо, полученное Афанасием Лаврентьевичем сразу после бегства единственного чада, в ответ на его прошение – уволить нерадивого отца от всех государственных дел.

Письмо было тем более удивительно, что в нем не поминались украденные послания.

«Верному, избранному, радетельному о Божиих и государственных делах, судящему людей Божьих и Наших Государевых по правде, воистину хорошее и спасительное дело – людей Божьих по правде судить, христолюбцу и нищелюбцу, миролюбцу и трудолюбцу, и особенно богоприимцу и странноприимцу, государственных дел исправному исполнителю и ревнителю, думному дворянину и воеводе Афанасию Лаврентьевичу Ордину-Нащокину от Нас, Великого Государя, милостивое слово.

Стало Нам известно, что сын Твой попущением Божиим и своим безумством объявился в Гданьске, тебе, отцу своему, сильное огорчение причинив. Про огорчение такое думаю, что оно от самого сатаны приключилось и от всех сил бесовских, напустивших такой злой вихрь, смутивших атмосферу, разлучивших и отторгнувших невинного агнца яростным и смрадным дуновением от Тебя, отца и пастыря своего.