Читать книгу "Тайна Черной горы - Георгий Свиридов"

На передовую, после излечения и полной поправки, Степаныч ехал уже в новом качестве – в нагрудном кармане его гимнастерки лежало удостоверение шофера-водителя третьего класса и на платформе стояла его новенькая трехтонка, собранная, как другие грузовые машины эшелона, рабочими людьми горьковского автозавода поверх нормы и за счет экономии своих внутренних резервов.

Как сел Степаныч тогда за руль, так и не слазит почти два десятка лет.

Много пришлось поколесить Степанычу по тяжелым разбитым фронтовым дорогам, доставляя на передовую разные нужные для действующей армии грузы да вывозя в тыл и раненых, и побитую технику для ремонта, много пришлось повидать и перенесть, натерпеться страху и познать радость победных движений вперед. И горел, и подбивали его прицельным вражеским артиллерийским огнем, и бомбили нещадно, и в аварии попадал, но живучей оказалась та трехтонка, неказистая на вид, но сделанная любовно и надежно рабочими руками из добротного материала, да и сам он по счастливой судьбе своей тоже оказался живучим, выходил живым из разных неожиданно возникших смертельно опасных фронтовых сложностей.

Во второй раз с Алексеем Шитиковым встретился он почти через два года, встретился случайно, как и бывало на войне, на фронтовой дороге под Ржевом. Вез Степаныч на своей трехтонке боеприпасы и по всем приказным инструкциям и предписаниям не имел никакого права останавливаться с таким грузом, и тем более брать посторонних пассажиров к себе в кабину, даже и военных. А тут на развилке дорог у разбитого штабного «виллиса» притормозил, хотя знал, что следом за его грузовиком движутся несколько машин с пехотой. Притормозил потому, что больно знакомым показался ему облик офицера, который вместе с водителем грустно осматривал еще дымящиеся останки своего шустрого легкового автомобиля. Сами-то, видать, они успели на ходу соскочить, нырнуть в придорожный кювет, густо поросший высокой травой, а ихняя легковушка осталась открытой со всех сторон, как консервная жестяная банка на голом столе. Фашистские летчики, ежели наших не было в небе, зверствовали, гонялись чуть ли не за каждой машиной, идущей к фронту, а тут такая цель – штабная легковушка! Степаныч переждал налет в лесу, не высовывался на открытую дорогу, а мимо него и прошмыгнул этот «виллис», лихо обогнал и его, и другие машины, а спустя некоторое время и послышались взрывы авиабомб да пулеметная стрельба. Степаныч притормозил и высунулся в окно, деловито оглядывая искореженную легковушку, разбитую прямым попаданием.

– Ну! Чисто сработано, один сплошной металлолом, – и обратился к офицеру, – садитесь, товарищ майор, подвезу, ежели по пути.

Лицо офицера, вьющийся темный чуб были очень знакомы, прямо вылитый Шитиков. «Не брат ли Алексея?» – мелькнула догадка, потому что Степаныч не мог и предположить, что за неполных два года тот из рядового бойца, да еще из ополчения, так быстро поднимется вверх по командирской лестнице.

А майор, в свою очередь, пристально всмотревшись в шофера, вдруг заулыбался приветливо и радостно.

– Ба! Степаныч! – воскликнул он. – Живой?

– Алексей! Ты?

Степаныч рывком распахнул дверцу, выпрыгнул. Они обнялись, закружились, хлопая друг друга по спине ладонями. Вот так встреча! Нежданно-негаданно! Степаныч был искренне рад. Алексей не скрывал своих чувств. Степаныч был для него, как он считал, крестным отцом по первому бою, именно он, простой боец Степаныч, своей верой и стойкостью утвердил в его сознании не только великую правоту всенародной советской силы, но и показал личным примером мужества в то напряженно-трудное время боев под Москвой, что бить врагов можно, что остановить их наступление можно, что никакие потери и утраты не сломили могучего духа русского народа, которого за всю многовековую жизнь никому и никогда не удавалось покорить, поставить на колени. И ему, молодому политработнику, было важно на личном опыте все это понять и прочувствовать в боевой обстановке. И еще Степаныч был ему дорог тем, что сам вытащил его, раненого, потерявшего сознание, тяжелого телом сибиряка, из окопа и под минометным обстрелом, ползком дотащил на себе до ближайшего тылового блиндажа. По пути Степаныч еще дважды был продырявлен осколками, да и сам Алексей получил сквозное ранение, к счастью, кость плеча не пострадала. Но обо всем это он, конечно, не стал распространяться.

– Смотрю, вроде бы знакомая личность, вроде бы ты. Но – за рулем? Ты же первоклассный пулеметчик, мастер огня, а тут – грузовая машина! Даже не поверил своим глазам, – признавался Алексей. – А как заговорил, как произнес свое сибирское «ну», так сразу узнал: он, Степаныч!

– Дык, после госпиталя, после того ранения, пошел вот и переучился на шофера. Сам меня надоумил, помнишь? Ну, все говорил, что ноне век машин, помнишь? Так и запали в мою башку те твои правильные слова, как семена хороших зерен на пашне, пустили ростки, – Степаныч разжал руки, слегка отстранился, оглядывая Алексея, и, довольный, произнес: – Ну! Дык и ты тож! Хорош! Вон как вырос по командирской линии! И награды боевые. Сразу видать, что воюешь как следует, командуешь правильно.

– В политуправлении я, Степаныч.

– Дык, выходит, по своей партийной линии? – он помнил, что Алексей окончил в Москве главную партийную школу.

– Именно по своей, Степаныч.

– Нужное людям дело, скажу по совести. Очень нужны нам, солдатам, не приказные, а простые, хорошие партийные слова, чтобы от души и сердца. Так тогда солдат – хоть в огонь, хоть в воду! – и закончил, переходя уважительно на «вы»: – Правильная у вас линия жизни, товарищ майор!

Но в ответ Алексей сказал ему слова, которые надолго запали в памяти, заставив как-то глубже и серьезнее отнестись к окружающей действительности, к своей дальнейшей судьбе.

– Линию каждой нашей жизни, Степаныч, определяет партия, – и спросил, вернее, задал вопрос, который, видимо, давно хотел ему задать, еще, может быть, в те критические мгновения боя на речке Нара. – А ты-то сам партийный?

Степан, не ожидавший такого прямолинейного вопроса, чуть растерялся. Он сам не знал, почему до сих пор даже не думал вступать в партию.

– Нет еще пока, – произнес он вроде бы даже и виновато, как бы сознавая свою неуверенность, добавил, спрашивая с надеждой: – А что, гожусь?

– Как есть годишься, и даже давно пора, – сказал тогда ему Алексей. – Партия и состоит из таких, как ты, стойких и верных духом единомышленников, которые землю свою и родину ценят повыше собственного пупа.

– Ну! – удивился откровенно Степаныч. – Я-то думал, что еще не дорос, что совсем еще темный мужик-таежник.

– Зато душой светлый, – сказал Алексей и заключил их разговор делом: – Давай-ка я запишу твою часть, потолкую с вашим замполитом. И можешь рассчитывать на меня, всегда дам рекомендацию, так как лично был с тобой в бою.

И действительно, когда Степаныч робко заикнулся партийному секретарю автороты насчет возможности вступления в партию и годится ли для такого дела его, Степана, кандидатура, то тот с готовностью ответил, что кандидатура самая как есть подходящая по всем статьям, и еще добавил, что в ряды коммунистов никого не зовут, а поступают по собственному внутреннему убеждению, и, протянув лист бумаги, посоветовал тут же написать заявление.