Читать книгу "Вокруг трона Ивана Грозного - Геннадий Ананьев"

Ещё одна причина чваниться, по предположению Сильвестра, — знатность. И в самом деле эти служители церкви находились на разных сословных ступенях. Кто он, Сильвестр? Простой иерей, своим умом и своей настойчивостью достигший и этого чина и приближения к царю. А кто Филипп? Князь Колычев Фёдор Степанович. А род Колычевых издревле перворядный. Порвал он с мирской жизнью в юные годы из-за несправедливой опалы его ближних родственников, решив подвижничеством и молитвами исправлять жестокие нравы правителей. И не только их.

«Молится за спасение грешных душ других, сам же тешит свою гордыню?»

На следующий день, после обедни, игумен всё же соблаговолил позвать Сильвестра, прислав за ним служку. И тот серьёзно так:

— Поспеши. Настоятель с нетерпением ждёт тебя в своих палатах.

Какое лицемерие! Если бы спешил встретиться, давно бы позвал, а то и сам пришёл в келью. Однако медлить Сильвестр не стал и уже на ходу обдумывал первую фразу. Когда же вошёл в помещение, названное служкой палатами игуменскими, забыл всё, к чему готовился. Он предполагал увидеть роскошь, а оказался в почти обычной монашеской келье, только немного больше размером и посветлей. Лежанка — жёсткая, покрытая домотканым одеялом, столик возле изголовья со стопкой канонических книг, и только в красном углу поблескивают золотом и самоцветами оклады икон в ярком свете лампады и толстых восковых свечей.

«Свечи по случаю приёма?»

Перекрестился, приклонив колено перед иконостасом, прошептал: «Прости, Господи, мя грешного». Только после этого, распрямившись, Сильвестр обратился к игумену:

— Благослови, князь, на житьё в обители твоей чернецом грешным. Определи послушание.

Вроде обухом по голове это обращение к нему «князь», но Филипп всё-таки сдержал обиду, однако от намеченной беседы отказался.

— Благословлю, подумавши. Пока же успокой мятущуюся душу свою тихими молитвами. Ступай.

И Сильвестру это «ступай» словно укол шила в зад.

«Как рабу или слуге безмолвному: ступай!»

Вот так началась их долгая дружба. Не вдруг, конечно, они поняли друг друга. Первый шаг к откровенному обмену мнениями сделал игумен Филипп. Через пару дней он пришёл в келью Сильвестра. Осенив его, а затем и себя крестным знамением, спросил, устроившись на лавке:

— Отчего повеличал ты меня князем?

— По всему видно, не порвал ты с мирским, не подавил родовой гордыни. Игумен рода княжеского выйдет ли встретить иерея безродного?

— Вон ты о чём?

— Иное можно предположить: приветив опального, можно потерять благоволение Ивана Грозного, остаться без его вкладов.

Долго молчал настоятель. Наконец, вздохнув и осенив себя крестным знамением, пробурчал:

— Прости, Господи, его, грешного, ибо не знает, что творит. — Игумен ещё немного помолчал, и вот — заговорил. Спокойно. Уверенно. — Взносы царёвы — в пристанях и судах для рыбаков, в новых деревнях, в добрых дорогах от пристаней к ним, и ни копейки для меня или даже для монастырской братии. Мы живём по завету Христа нашего: по зёрнышку клюём и тем наедаемся. Не взят монастырём ни один вклад, особенно земельный, где бы ни оставляли его на помин души богатеи грешники. У меня же, кроме кельи, в какой ты по незнанию своему обидел меня, ничего нет. Поживёшь с нами, приглядишься, поймёшь многое. Вот тогда и судить сможешь праведно.

— Отчего же — чванство?

— Не чванство, но неприязнь. Ты переступил духовность священнослужителя, в сутане служа мирским страстям.

Время настало помолчать Сильвестру, осмысливая сказанное игуменом Филиппом.

— Господи, вразуми! — выдавил из себя, перекрестившись, Сильвестр и ответил вопросом: — Когда я был у трона, казнил ли хоть одного царь Иван Васильевич, перед тем лютовавший, как и теперь лютующий? Что ответишь? Помалкиваешь? И то сказать, правда она всегда — правда. В мирской славе, в стяжательстве меня тоже не обвинишь. Нет у меня ничего, кроме одеяния иерейского. Ни дворца, ни земель немереных. Что Господь Бог посылает, тем и доволен.

— Опричнина не по твоему ли совету? По злому умыслу, по верхоглядству ли, не столь важно. Вы с Алексеем Адашевым — крестные отцы невообразимого: Россия надвое разрублена, царь Грозный распоясался донельзя, руки его в крови по самые по локти! Священникам запретил молить о помиловании!

— Извратить можно всё. Довести до крайности. Наши советы разумны для управления державой.

— Дорогу в ад мостили благими намерениями?

Слово за слово — позиции Сильвестра и Филиппа исподволь просвечивались, взаимных обвинений становилось меньше, они всё более и более понимали, что ратуют за одно и то же, что твёрдо стоят на стороне нестяжательства, резко осуждают Ивана Грозного за кровожадное правление и его скоморошество, особенно же за попрание священных прав церкви судить себя только своим судом, и оба против вмешательства в дела духовных пастырей, и более того, против наделения государем себя правом не только судить служителей Господа своим судом, но даже мучить и казнить их, что особенно несносно.

В одном они не сходились: по-разному понимали роль пастырей в жизни общества, то есть всех без исключения сословий. Игумен Филипп стоял на том, что только смиренными молитвами, подвижничеством и проникновенным словом можно и нужно священнослужителям и монахам исправлять нравы верующих. Сильвестр утверждал иное: не одними молитвами и проповедями наставлять прихожан, особенно правителей, на путь истинный, но и твёрдостью, используя все формы воздействия, какими располагает церковь.

— Придай анафеме Ивана Грозного на Соборе иерархов Русской православной церкви, разве смог бы так распоясаться наш царь? Разве позволил бы себе вывести многие сотни на площадь для мучений и казни? Разве скоморошил бы, оплёвывая священные каноны? Разве травил бы медведями служителей Христовых?! А угроза проклятия? Именно этой угрозой смирил я юного Ивана, готового растерзать сотни, а то и тысячи совершенно невинных, искренне веривших, что они свершили праведный суд над поджигателями Москвы.

Долго длился тот первый разговор, за которым последовали еженедельные беседы двух умных и честных людей, болевших за всю страну, и постепенно, приводя весомые факты, Сильвестр убеждал Филиппа взглянуть на роль церкви с позиций деятельного её влияния на нравственный климат в России, особенно же в правительственных кругах, у царского трона и на самом троне. Не обходили они вниманием в своих беседах и насущные в то время вопросы церковной неурядицы — борьбы стяжателей с нестяжателями; и справедливо считали, что идёт та борьба не только за канонический порядок, а в основном за чины в церковной иерархии; да и борьба сама — это дело не только чисто церковное, но и вселюдное, поскольку направлена и на более справедливое распределение всех доходов между сословиями, а также против крепостничества, которое год от года, от правителя к правителю всё более утверждалось и уже будто бы воспринималось, как естественное право одного притеснять многих себе подобных.