Читать книгу "Кесем-султан. Величественный век - Ширин Мелек"

Башар считала, что да. Страшное проклятье братоубийства османских султанов висело над Яхьей, и многие, чего греха таить, уже глядели на него, как на покойника. Махпейкер считала, что шахзаде не мог этого не замечать. Даже она заметила, а что говорить о человеке, которого это напрямую касается? Нет, шахзаде Яхья должен был это видеть, должен был знать, каждую минуту об этом помнить. Но в такой ситуации у человека есть два выхода. Первый – смиренно принять свою долю, второй же – бороться. Нет поддержки? Беда, конечно, но поправимая. Можно найти союзников. Пусть временных, так ведь в гареме много чего временного и преходящего. Кому как не потомку Османов это знать? Нужно уметь пользоваться сегодняшними союзами, чтобы получить шанс заключить союз завтра.

Кроме того… тут мысли Махпейкер уносились в странные туманные выси, клубящиеся грозовыми облаками, сквозь которые нет-нет да и просвечивало солнце разума, однако молнии гнева уже готовы были низвергнуть рассудок в пучину отчаяния… Н-да, современных поэтов надо бы все-таки читать поменьше. В общем, о политике очень часто толковала бабушка Сафие, и Махпейкер уже потихоньку училась в ней разбираться, хотя все это еще казалось девушке таким далеким, словно берега загадочной страны, где живут люди с собачьими головами.

Тем не менее Махпейкер знала, что хотя мать Яхьи получила гаремное имя Танильдиз – «звезда заката», ее частенько называли Аслы, что значило «подлинная, настоящая», или же еще короче: Эдже – «правительница, королева». Кем она была на самом деле, эта темноволосая, немного надменная девушка, толком не знал никто, но ходили слухи (о, эти гаремные слухи, о которых никогда нельзя точно сказать, ложь в них или правда!), будто род у нее древний, воистину царский… Тут рассказчики или рассказчицы обычно понижали голос и многозначительно возводили глаза к потолку. Валиде Сафие таких фокусов не любила, а потому говорила прямо:

– По слухам, мать Яхьи из рода Комнинов, правивших здесь в давние времена, когда Истанбул еще назывался Константинополем, а вся эта земля – Византией, и управляли ею потомки романских цезарей. Вот только как эта кровь могла сохраниться до сих пор, ума не приложу. Выкорчевывали ее знатно. В общем, ежели эти сплетни хоть немного правда, сами понимаете, к каким последствиям оно все может привести.

И валиде Сафие, София Баффо, дочь губернатора одного из островов, принадлежащих Венеции, задумчиво-иронически улыбалась, предлагая своим ученицам самим подумать о том, как замечательно Яхья устраивает всех ревнителей старины и традиций на султанском троне.

По мнению Башар, устраивать кого-либо на троне у Яхьи вышло бы не слишком хорошо.

– Кому она нужна, эта старина? – сердито фыркала она. – Главное не то, каким предкам принадлежало старинное седло, а то, кто нынче держит поводья скакуна!

– О, дитя, – улыбалась валиде Сафие, – ты, разумеется, права. Но и неправа тоже. Кто скажет мне почему? Может, ты, Хадидже?

– Здешняя земля более привержена традициям, чем страна, из которой родом Башар, – робко предполагала Хадидже.

Башар сердито мотала головой, а бабушка Сафие вздыхала:

– Традиции – это, конечно, соль земли, но все же… Может, ты, Махпейкер?

Ответ у Махпейкер имелся. Он ее просто не устраивал, поскольку предполагал человеческую подлость. Тем не менее девушка послушно отвечала:

– Дело в том, чью тень отбрасывает всадник, крепко держащий поводья. Кто платит за его седло и сбрую, включая эти самые поводья, кто велит ему скакать на запад или на восток. Османы могущественны и проводят собственную политику. Это не устраивает… некоторых людей.

Валиде одобрительно кивнула и добавила:

– Я бы сказала, это не устраивает некоторых очень влиятельных людей. И некоторые очень влиятельные города – не только здесь, в Оттоманской Порте.

«Хотя и здесь тоже», – подумала тогда Махпейкер. Амасья, к примеру, до сих пор не могла простить Османам убитого шахзаде Мустафу, любимца и знати, и простых горожан. Но валиде Сафие имела в виду действительно не только и не столько турецкие города. Прежде всего она намекала на Геную, чьим планам до сих пор успешно противостояла. Будучи венецианкой, Сафие последовательно помогала родному городу. Разумеется, торговые преференции, выданные Венеции, Геную категорически не устраивали.

И некоторые другие города – тоже.

Да и некоторые страны, если вдуматься. Причем страны преимущественно христианские. Те, чьи государи с радостью раскошелятся, лишь бы видеть на оттоманском троне потомка христианнейшего рода Комнинов.

Ну или того, кто именует себя таким потомком. Какая, в самом деле, разница, была ли Танильдиз-султан из рода цезарей или это очередная сказочка для доверчивых простаков? Кровь – она у всех людей красная, и лишь невежды верят, что у некоторых царственных особ она и впрямь голубая.

А если шахзаде Яхья станет султаном Яхьей, кто усомнится в его истории? Кто осмелится возразить, когда говорит султан?

Разве что мать султана – но красавица Танильдиз мертва. Давно мертва…

В гареме у Яхьи и впрямь союзников нет, но разве не поддержали бы в свое время янычары шахзаде Мустафу, вознамерься тот выступить против отца? А улемов и имамов может привлечь само имя юного шахзаде, ведь память о праведнике Яхье, молочном брате Сулеймана Великолепного, еще жива в народе. В общем, нужно быть милым, нравиться и тем, и этим, обладать хорошо подвешенным языком, а там – как карта ляжет.

Милым шахзаде Яхья был. И с красноречием у него все было в порядке.

Он умел нравиться.

Плохие это мысли, строго сказала себе Махпейкер, глядя, как старый смотритель султанской сокровищницы (точнее – этой части султанской сокровищницы) с поклоном открывает дверь, приветствуя шумную компанию. Даже присутствие женщин не смутило полного старичка в полосатом халате и высоком тюрбане – наверное, за годы верной службы и не такого навидался. И мысли плохие, и чувства при этом… не очень.

За что она так взъелась на шахзаде Яхью? Почему уже решила, что он обязательно плохой человек – только из-за того, что далекую неведомую Геную устраивает скорее он, нежели Ахмед? Так ведь можно назвать сотню мерзавцев, готовых умереть и убить за право шахзаде Ахмеда воссесть на трон Блистательной Порты.

А еще больше мерзавцев жаждет посадить на трон Мустафу – то ли безумного, то ли нет, но главное не это. Главное – тот, чью тень отбрасывает всадник.

Опять мысли, которые лучше бы оставить где-нибудь и забыть, где именно!

У нее, Махпейкер, еще и детей-то нет, и неизвестно, будут ли, а она уже пытается определить, кто и как их в будущем соберется убить! Ну не глупость ли? Прямо как в той сказке про женщину, собравшуюся в погреб и во всех красках пережившую, как дочь ее вырастет, выйдет замуж, родится у них ребенок да и сломает шею, в этот самый погреб свалившись! Так муж ту женщину, помнится, хорошо вожжами отходил, и правильно сделал. Нечего голову всякой дребеденью забивать.