Читать книгу "Сибирская трагедия - Дмитрий Барчук"

– Американская блажь! Не обращай внимания, – махнула рукой Жаклин. – Все янки суеверны. Наши англосаксы набрались от них глупостей. У нас нет ни тринадцатых квартир, ни тринадцатых этажей. Несчастливое число. Риелторы боятся, что никто не купит квартиру с таким номером. Здесь даже черного кота нельзя публично упоминать. Считается, что можно накликать беду. А я бы с удовольствием жила в квартире номер 13 и на тринадцатом этаже. Особенно, если бы мне предоставили скидку!

Жаклин рассмеялась. Сергей тоже ухмыльнулся и сказал:

– А у Булгакова нехорошей была пятидесятая квартира. Этот номер у вас еще не отменили?

– Здесь мало кто читал «Мастера и Маргариту».

– И это замечательно. Ведь Воланд[81]со своей компанией запросто бы загадили и осквернили любую жилплощадь. Тогда бы вам пришлось отменять нумерацию вообще или перейти на алфавит. Этаж А, этаж Б… А букв несчастливых нет?

Девушка замотала головой и засмеялась.

– Мысль хорошая. Одна проблема – букв мало. У нас, конечно, нет стоэтажных небоскребов, как в Нью-Йорке, но алфавита все равно не хватит.

– А вы латиницу еще кириллицей дополните. А в китайском языке вообще знаешь, сколько иероглифов?

Жаклин не успела оценить юмор дальнего родственника, лифт остановился на четырнадцатом этаже, и двери распахнулись.

Конечно, эта квартира не могла сравниться с пражской. Низкие потолки, какой-то темный закуток с электроплитой и холодильником вместо кухни, подчеркивали избыточную американскую практичность. Из окон открывался вид на мемориальный комплекс.

Однообразные белые столбики были расставлены на ярко-зеленом подстриженном газоне с педантической аккуратностью – ровными рядами на равном удалении друг от друга, с высоты они походили на наступающую парадным строем армию или на искусственные посадки новой породы деревьев с каменными стволами.

«Даже смерть на Новом Западе стала ухоженной и прилизанной», – подумал Коршунов, но вслух, выйдя на лоджию, театрально продекламировал:

– О поле! Кто тебя усеял мертвыми костями?

Жаклин смотрела на него из глубины комнаты и улыбалась.

– Это отцовский кабинет, – она открыла дверь в маленькую, похожую на шкаф комнату.

Компьютер на хромированном столике, такой же стеллаж, наполовину пустой, да маленький офисный диванчик.

– Да, академичности здесь маловато, – констатировал гость.

– Папа предпочитает книги в электронном виде. Я научу тебя пользоваться его каталогом. Там есть литература и на русском языке. Хотя тебе и без того придется прочитать немало.

Жаклин вышла из кабинета, но скоро вернулась с потертой, выцветшей от времени папкой.

– Вот тебе академичность! – сказала она. – Это вторая часть рукописи Петра Коршунова. Я совершенно случайно обнаружила тайник. Хотела передвинуть подставку для каминной утвари, а она оказалась намертво вделанной в мраморную плиту. Мне подумалось, что это неспроста, и я внимательно осмотрела чугунное литье. Круглый набалдашник сверху прокручивался. Повернув его на 180 градусов, я услышала щелчок, и плита отъехала. Там лежала эта папка и еще набросанные сверху тетради.

– А где они? – спросил Сергей, развязывая тесемки.

Жаклин смутилась.

– Понимаешь, тетради очень плохо сохранились. Чернила местами выцвели. И мне пришлось отдать их в реставрацию. Но тебе, чтобы не запутаться, лучше соблюдать хронологическую последовательность. Давай будем идти по порядку?

– Угу! – буркнул он в ответ и раскрыл папку.

Она посмотрела на него с умилением: ему уже больше ничего не нужно было в этом мире. Вспомнила себя, когда залезла в дедовский тайник и потом три дня не выходила из дома, пока не прочла все рукописи и письма до конца. И поняла, что она здесь уже лишняя.

– Еда в холодильнике, ключи от квартиры на столике в прихожей. Замок английский, закрывается сам, достаточно хлопнуть дверью. Поэтому можешь меня не провожать. Да, вот еще, – она достала из сумочки запечатанный конверт. – Это SIM-карта местной сотовой связи. Поставь ее в свой телефон, иначе совсем разоришься на звонках. Мой номер записан на конверте. И не забудь, завтра в семнадцать по местному времени мы приглашены на обед к моей маме. Я заеду за тобой на полчаса раньше.

От доктора Полина вернулась чрезвычайно радостная. Обняла меня и расплакалась.

– Я беременна, Петя. У нас будет ребеночек…

Я расцеловал жену, подхватил ее на руки и закружил по комнате.

– Что ж ты плачешь, глупенькая? Это ведь счастье! – приговаривал я.

– Опусти меня! – приказала Полина строгим голосом.

Я повиновался. Она вытерла платком слезы, поправила платье и пояснила:

– Маленькому можешь повредить.

– А чего же тогда ты ревела?

Она по-детски надула губки:

– Не время сейчас заводить детей. Война идет. Вот-вот грянет революция. Уже сахар и хлеб по карточкам. А что будет следующей зимой, когда ребеночек родится? Чем я его кормить буду?

– Не переживай, дорогая, как-нибудь выкрутимся, – попытался успокоить я жену. – Хочешь, уедем за границу.

– Куда? Вся Европа воюет!

– Ну тогда в Америку. Там спокойно.

– Так далеко я не поеду. Только к маме в Иркутск. И ты должен мне пообещать, что поедешь вместе со мной. Одна я рожать не буду!

– Хорошо, дорогая. В Иркутск, так в Иркутск. Только, пожалуйста, успокойся. Тебе сейчас нельзя нервничать.

В ту ночь я долго не мог заснуть. Полина, свернувшись калачиком, мирно посапывала во сне, но иногда вздрагивала, словно ее что-то пугало. Тогда я гладил ее пушистые волосы, и она успокаивалась.

Мне ж в голову лезли всякие мысли: от ощущения значимости грядущего отцовства до решения сугубо житейских проблем – как и где лучше отоварить карточки на хлеб и сахар. Судьба отечества меня почему-то волновала мало. Надоела только бесконечная война и лишения, которые она принесла в наш дом.

Когда началась война, Полина, переполненная патриотизмом, ждала, что я, как рыцарь, уйду добровольцем на фронт. Но у меня даже в мыслях не было этого. Я не знал, за что мне нужно идти воевать. Если бы моим близким угрожала опасность, я бы, не задумываясь, взял в руки оружие и встал на их защиту. Но за царя и его чиновников умирать как-то не хотелось. И потом я на законном основании, как инвалид, был освобожден от воинской повинности даже в военное время.

Но жену я разочаровал, и она в пику мне устроилась в госпиталь сестрой милосердия. Поначалу ей удавалось совмещать ночные дежурства у постели раненых с дневными занятиями в университете, но первые же экзамены она завалила, и пришлось выбирать между госпиталем и учебой. Ее сострадательная и благородная натура наверняка предпочла бы тернистый путь. Но мне удалось убедить ее не бросать учебу, дескать, как врач она сможет принести гораздо больше пользы обществу, чем как простая госпитальная сиделка. Раньше воскресными утрами она ни свет ни заря бегала на церковные спевки, а теперь – в госпиталь, проведать своих солдатиков.