Читать книгу "Бен-Гур - Льюис Уоллес"

Галера тем временем вошла в Мессинский пролив, затем, миновав траверз города, давшего название проливу, и пройдя еще какое-то расстояние, повернула к востоку, оставив курящуюся Этну за кормой.

Вернувшись с мостика на свое возвышение в кают-компании, Аррий снова принялся изучать гребца, не переставая повторять про себя: «У парня есть дух. Этот еврей отнюдь не варвар. Я узнаю о нем все».

Глава 3

Аррий и Бен-Гур на палубе

На четвертый день плавания «Астрея» – такое имя носила галера – шла по волнам Ионического моря. Погода стояла ясная, устойчивый попутный ветер, казалось, нес с собой благословение богов.

Так как представлялось возможным догнать флот до того, как он прибудет к заливу острова Цитера, где была назначена встреча, Аррий, все более нетерпеливый, много времени проводил на палубе. Он делал для себя пометки, касающиеся различных сторон судовой жизни, и, как правило, оставался удовлетворенным. Сидя в кают-компании и покачиваясь в своем большом кресле, он постоянно возвращался в мыслях к гребцу под номером шестьдесят.

– Ты знаешь парня, который только что поднялся с банки? – наконец спросил он у хортатора.

– С номера шестьдесят? – переспросил тот.

– Да.

Надсмотрщик проводил взглядом гребца, в этот момент пробиравшегося вперед.

– Как вы знаете, – ответил он, – корабль спущен на воду всего месяц назад. Я еще не всех знаю.

– Он явно еврей, – заметил Аррий.

– Благородный Квинт наблюдателен, – почтительно поклонился надсмотрщик.

– И очень молод, – продолжал Аррий.

– Тем не менее – наш лучший гребец, – заметил его подчиненный. – Гребет так, что весло едва ли не ломается.

– А как ведет себя?

– Послушен; это все, что я о нем могу сказать. Однажды обращался ко мне с просьбой.

– О чем?

– Просил, чтобы я пересаживал его время от времени с правого борта на левый и обратно.

– Зачем?

– Он заметил, что люди, которые постоянно работают на одном борту, становятся кривобокими. Он еще сказал, что когда-нибудь, в штормовую погоду или во время боя, может внезапно возникнуть необходимость пересадить гребца с одного борта на другой, и тогда такой человек не сможет грести.

– Perpol! Свежая мысль. Что еще ты замечал за ним?

– Он чище других.

– В этом он римлянин, – одобрительно кивнул головой Аррий. – Ты знаешь, как он здесь очутился?

– Не имею понятия.

Трибун некоторое время задумчиво помолчал, а потом повернулся, направляясь к своему креслу.

– Если я буду на палубе, когда его смена закончится, – на ходу произнес он, – пошли его ко мне. Я хочу поговорить с ним наедине.

Два часа спустя Аррий стоял у аплюстры галеры, пребывая в состоянии человека, который понимает, что судьба стремит его к событию чрезвычайной важности, но может только ждать исхода, – в том состоянии, когда владеющий собой человек остается спокойно-холодным и даже может исполнять свои обязанности. Рулевой держал руку на тросе управления рулевыми веслами. Несколько моряков спали прямо на палубе в тени паруса, на рее устроился дозорный. Взглянув на нос корабля, чтобы проверить курс, Аррий увидел приближающегося гребца.

– Мой начальник назвал тебя благородным Аррием и сказал, что ты желаешь меня видеть. Я прибыл.

Аррий остановил восхищенный взгляд на юноше – высоком, жилистом, с блестящей на солнце кожей, под которой струилась густая красная кровь, – и представил себе, как бы тот смотрелся на арене. Манера поведения юноши произвела на него впечатление: в голосе гребца чувствовалось, что по крайней мере часть жизни он провел в изысканном обществе; большие чистые глаза смотрели скорее с любопытством, чем с вызовом. Под пристальным, упорным, требовательным взглядом трибуна, устремленным на него, лицо гребца осталось все тем же привлекательным юношеским лицом. Ничто – ни упрек, ни затаенная угроза – не портило это лицо, лишь давно рожденное сожаление наложило на него свой отпечаток, подобный отпечатку времени на поверхности картины. Невольно отражая произведенное на него впечатление, римлянин заговорил с гребцом как старший с младшим, а не как господин со слугой.

– Хортатор сказал мне, что ты его лучший гребец.

– Он чересчур высокого обо мне мнения, – ответил юноша.

– Ты уже долго этим занимаешься?

– Около трех лет.

– И все за веслом?

– Я не припомню дня, проведенного без него.

– Это тяжелая работа; мало кто выносит год, не ломаясь, а ты – ты ведь совсем молод.

– Благородный Аррий забывает, что дух гораздо больше способствует стойкости. С его помощью слабые выживают там, где ломаются сильные.

– Судя по твоей манере говорить, ты еврей.

– Мои предки были евреями задолго до первых римлян.

– Упрямая гордость твоей расы не пропала в тебе.

– Гордость нигде не говорит так громко, как в цепях.

– Но какие у тебя основания для гордости?

– То, что я еврей.

Аррий улыбнулся.

– Мне не довелось бывать в Иерусалиме, – произнес он, – но я слышал о правителях этого города. Я даже знавал одного из них. Он был купцом и плавал по морям. Вот кто воистину был рожден царем! А что выпало на долю тебе?

– Я должен отвечать тебе со скамьи раба. Так что моя доля – доля раба. Мой отец был одним из правителей Иерусалима и в качестве купца много времени проводил в поездках. Его знали, и ему воздавали почести при дворе великого Августа.

– Его имя?

– Итамар из рода Гуров.

Трибун в удивлении даже взмахнул рукой:

– Ты – сын Гура? – Немного помолчав, он спросил: – Как ты оказался здесь?

Иуда опустил голову, грудь его тяжело вздымалась под наплывом обуревавших его чувств. Справившись с ними, он посмотрел в лицо трибуну и ответил:

– Меня обвинили в попытке покушения на Валерия Грата, прокуратора.

– Тебя! – в еще большем удивлении воскликнул Аррий и даже отступил на шаг назад. – Так это ты! Об этой истории толковал весь Рим. Я услышал ее, когда мой корабль стоял на реке около Лодинума.

Трибун и раб обменялись молчаливыми взглядами.

– Я думал, что род Гуров исчез с лица земли, – первым нарушил молчание Аррий.

Поток милых сердцу воспоминаний унес гордость молодого человека; на глаза его навернулись слезы.

– О мама, мама! И моя маленькая Тирца! Где они? О трибун, благородный трибун, если ты знаешь что-нибудь о них, – юноша молитвенно сложил руки, – скажи мне все, что ты знаешь. Скажи мне, если они живы… если они живы, то где они? Что с ними? Молю тебя, расскажи мне все!