Читать книгу "Похищение сабинянок - Борис Косенков"

– Знаешь, – смутился я, – этот галстук мне как раз сегодня нужен.

– Жалеешь, значит, – скучающе заметил Леша. – А ты, оказывается, эгои-и-ист…

Галстук он у меня забрал. Насовсем. Так и повелось. Вскоре Леша носил мои рубашки и свитера, курил мои сигареты и писал моими авторучками. Дефицитные билеты в театры и на концерты тоже становились его добычей. Бывало, готовясь к сложному зачету, целыми днями просиживал я в читалке, выискивая в куче литературы золотые зернышки истины. А Леша потом отбирал у меня конспект, изучал его и спокойно получал вполне устраивающие его четверки. А стоило мне робко запротестовать, как тут же звучало привычное:

– Ну, ты эгои-и-ист…

Шли годы. Мы окончили институт, обзавелись мебелью, детьми и гастритом. Но по-прежнему Леша то и дело названивал мне.

– Привет, старик! – громыхал он в трубку. – Еду вот на дачу, а сынишку не с кем оставить. Хочу к тебе его привезти. Лады? Что говоришь? Болеешь? Ну, ты эгои-и-ист…

Приходилось пичкать балованного Лешиного отпрыска манной кашей и подбирать за ним осколки разбитой посуды.

– Слышь, старик, – гремел он в следующий раз, – у меня в квартире ремонт, а тут подбросили горящую путевочку в Болгарию. Выручай! Что? У тебя защита диссертации? А старый друг, значит, хоть пропадай? Ну, ты эгои-и-ист…

И я ругался с шабашниками, добывал за собственные деньги краску и обои в тон мебели и следил, чтобы полы были настелены ровно и без скрипа. А Леша, вынырнув наконец из Черного моря, весь загорелый, толстый и вальяжный, кисло обозревал свои похорошевшие покои и качал головой:

– Да-а, не слишком-то ты старался. Вот здесь пятнышко на обоях. А тут косячок кривоват… Что? Устал? Жалеешь, что для друга силы и время потратил? Ну, ты эгои-и-ист…

Однажды Леша пришел ко мне домой поздно вечером.

– Посидим, старик, вспомним былое, – произнес он, грустно улыбаясь и доставая бутылку хорошего коньяка.

Жена моя Лешу отчего-то терпеть не могла, ее как ветром сдуло к соседям, только дверь за нею хлопнула. Ну и мы хлопнули. По первой.

– Да, брат, – философически подвывая, заговорил Леша. – Ты, я вижу, цветешь. Сам, как огурчик, жена вон какая здоровая – чуть стенку не развалила….

Мы сидели на кухне, и после прощального удара жены дверью в буфете перезванивались рюмки. Леша помолчал, вздохнул и заключил:

– А что другу твоему худо, тебе, конечно, по барабану. Эгои-и-ист…

Я было запротестовал, но Леша грустно положил мне руку на плечо, и я умолк. Хлопнули еще по одной.

– Теперь вот только ты можешь мне помочь, – снова заговорил Леша. – Если ты мне друг, а не портянка… Понимаешь, под суд меня отдают.

– Да ты что! – ужаснулся я. – И серьезное дело?

– Ох, серьезное…Брак, приписки, подставные лица… Лет пять по совокупности, не меньше.

Хлопнули еще.

– Да, брат, не был бы ты эгоистом, мог бы меня крепко выручить.

– Это как же?

– Да очень просто… Понимаешь, не выдержу я на суде. Сердце ни к черту. Три микроинфаркта. Мне врач так и сказал: всякое волнение – смерть! Так что выпьем, брат, за упокой моей грешной души…

– Да я-то тебе чем могу помочь?

– А вот чем… Посиди за меня на суде.

– Это как?

– Ну, чего испугался? Эх, как был ты эгоист, так эгоистом и остался.

– Да ты что, Леша, ну как же я посижу? Ты – это ты, а я – это я.

– Да очень просто! Ты будешь не ты, а я.

– Так ведь мы даже не похожи!

– Да ладно тебе! Кто там будет разбираться? Судье плевать: подсудимый имеется – и ладно! Ну, сгорбишься, голову пригнешь. Вроде как от стыда. А спросят – раскаивайся и все подтверждай. Все равно они там всю подноготную раскопали…

– Да ты что, Леша, всерьез?.. У меня, между прочим, тоже невроз… И почки болят…

– Ну, конечно, тебе свои почки ближе к сердцу.

– Да и работа… Как я отпрошусь?

– Возьми отпуск без содержания.

– Да и вообще… – в отчаянии я хлебнул коньяку прямо из горла. – Как это так можно?

– Так, значит… – Леша скорбно покачал головой. – А я-то думал, мы друзья… Ну, ладно, покупай венок мне на похороны… Только не из роз, я розы не люблю…

Как проходил суд, честное слово, не помню. Знаю только, что после объявления приговора меня сразу взяли под стражу. Даже с женой не успел проститься. И вот уже третий год сижу… Впрочем, это только говорится: сижу. На самом-то деле, сидеть здесь особо не дают. Климат, правда, здоровый, кормят простой пищей. Я сбросил лишний вес, постройнел. Физический труд, знаете ли, лучшее лекарство от всех недугов.

Леша пишет мне довольно-таки часто. Заявить об ошибке ему все никак не с руки: то жена в положении, то у нее выкидыш, то сын женится, то тестя на пенсию провожают. Письма от него все теплые, сердечные. «Не будь эгоистом, старик, – подбадривает он меня, – работай там на совесть. И веди себя примерно. А то ведь такую характеристику дадут, что потом даже обратно в тюрьму не примут. Мыкаться-то потом с этой характеристикой мне придется. Так что трудись, как я сам трудился бы…»

Тружусь. А что мне еще делать?..

Игра

Думать Витек не умел. Мысли, изредка посещавшие его коротко остриженную голову, вряд ли можно было назвать мыслями. Скажем, желудок, завершив обработку полученной пищи, посылал сигнал в соответствующие инстанции, и малоподвижные нейроны Витькиного мозга замыкались в привычную цепь: «Надо пожрать…». А чаще всего сигналы внешнего мира, минуя стадию обдумывания, сразу переходили в стадию делания, и крепкое двадцатишестилетнее тело Витька успешно выполняло запрограммированные функции, а мозг тут же все забывал и снова становился ровным и гладким, как вода в глухом лесном болотце. Звенел будильник, и Витек, не утруждая себе голову, бежал умываться; загорался красный свет светофора, и его конечности сами собой выжимали сцепление и тормоз, перекладывали в нужное положение рычаг переключения скоростей; прижимались к его груди крепкие, прохладные Танькины груди – и тут все полагающиеся рефлексы возникали незамедлительно.

Неудобство во всем этом было только одно: Витек не умел оставаться в одиночестве. В привычной компании он слыл рубахой-парнем, своим в доску. Мог и на гитаре слабать, и цыганочку с выходом откаблучить, и мгновенно бросить, как полешко в угасающий костерок, слыханную-переслыханную, но безотказно вызывающую смех остроту.

Кстати, он вообще выражался по преимуществу раз и навсегда закрепившимися в его сознании формулами. «Сделаешь?» – спрашивал, к примеру, завгар. И он мигом откликался: «Будьте уверочки! Заяц трепаться не любит». А то, бывало, похлопывая промасленной ладонью по карману комбинезона, сообщал приятелю: «Зряплату получил. Что-то ноги стали зябнуть – не пора ли нам…» – «Дерябнуть!» – радостно подхватывал приятель, родная душа.