Читать книгу "История одной любви - Лана Невская"

Я ХОЧУ, ЧТОБЫ ТЫ ВСЕГДА ЗНАЛА, ЧТО НИ В ЧЕМ НЕ ПОДВЕДУ ТЕБЯ, ЧТО Я ТОТ ЖЕ САМЫЙ, ВСЕЙ ДУШОЙ ЛЮБЯЩИЙ ТОЛЬКО ТЕБЯ И ВСЕГДА ТОЛЬКО ТВОЙ – Борис.

Ты пугаешься того, что мне зачем-то нужно ехать в СССР, и что-то устроить, о чем тебе пока что неизвестно? Как ты смеешь даже подумать, что я хоть что-нибудь сделаю для тебя недостойное. Я мог ничего не говорить тебе об этом, и ты бы никогда ничего не узнала. И если я все же хочу рассказать тебе обо всем, то разве это не пример того, что ты должна мне верить после этого еще больше и надеяться еще увереннее на счастливый исход нашей дружбы.

Как ты смеешь даже подумать о том, что тебе придется повторять те слова: «никому, никогда, ничего». Разве я хоть чем-нибудь заслужил их, чтобы тебе их повторять?

Мне очень обидно и даже больно видеть в тебе эту перемену. Эту неуверенность, эту боязнь. Зачем ты мучаешь себя и меня? Почему ты так боишься, хотя предстоящее тебе совсем не страшно и ни в чем не изменит никого из нас и ничего – между нами.

Прочти мои новогодние пожелания тебе, прослушай их на пластинке и со спокойной уверенностью жди нашей встречи.

Будь спокойна, здорова, благополучна и счастлива только вместе со мной.

Остаюсь по-прежнему любящий только тебя – твой Борис.

42. Тайна осталась тайной двоих…

23 июня 1949 года

Инусенька! Моя любимая кукла!

Ты сейчас уже, может быть, подъезжаешь к дому, а я сел писать тебе это письмо.

Наша вчерашняя встреча была такой короткой, что мы не успели даже высказать друг другу всего, что хотели. Знаю, что ты уехала от меня с самыми невеселыми мыслями, с плохим настроением и обидой. От этого мне еще тяжелее сейчас писать это письмо и знать, что ты сейчас где-то далеко думаешь о нашей последней встрече.

Ты мне так мало сказала обо всем, что я хотел от тебя услышать, что мне сейчас многое непонятно, и я даже теперь не знаю и не представляю твоего дальнейшего отношения ко мне. Верю только твоим словам и убеждению в том, что ничего страшного нет, и все будет очень хорошо.

Признаться, я не ожидал такого исхода. Мне все казалось проще, малозначительнее и спокойнее. Ведь все это давно прошло, да и было все так смешно, так просто, так далеко от того, что ты сейчас, я знаю, представляешь перед своими глазами.

Руководствуясь расчетами на самое худшее, люди инстинктивно всегда склонны преувеличивать неприятности, опасности, ошибки. Вместе с тем они не улавливают и не понимают того, что этим лишь усугубляют и увеличивают боль и переживания, одновременно еще больше увеличивая последствия самих неприятностей.

Инуська! Знай, что я хочу, чтобы ты ничего не придумывала больше того, что я тебе рассказал, и верила, что все это ничуть не затрагивает корней нашей дружбы и не омрачает ее счастья.

Я хочу, чтобы ты спокойно и уверенно по-прежнему смотрела в будущее и находила в себе новые силы для борьбы за выполнение своих желаний. А я сделаю все, что нужно и, можешь верить, останусь таким, каким ты меня знаешь.

Привет твоим родителям. Крепко обнимаю и горячо целую тебя Твой по-прежнему тебя всегда любящий – Борис.

* * *

24 июня 1949 года

Инусенька! Здравствуй, родная!

Я сижу сейчас на семинаре. Хотел перед уходом дозвониться к тебе, но ничего не получилось. Еще не дали ни Берлин, ни «Голубь». Вчера перед сном к тебе тоже не дозвонился, надеялся, что позвонишь ты, как приедешь домой. Ночью меня разбудил телефонный звонок, но на мои отзывы никто не откликнулся. Может быть, ты? Я не понял ничего…

Инуська! Ну, как твои дела, как возвратилась, как чувствуешь себя после этой поездки?

Зачем ты забрала с собой то, что я написал тебе для объяснения? Я же просил тебя этого не делать, и чтобы это было только между нами, а ты забрала все это с собой, и кроме тебя это могут прочитать другие.

Хочу заметить, что если ты еще не уничтожила письмо, то уничтожь немедленно и не выдумывай никаких причин, чтобы не сделать этого.

Я чувствую себя сейчас значительно легче, чем последние дни перед нашей встречей, но не так уверенно, как было раньше. Ты ничего не высказала мне определенного, ничего не посоветовала, ни в чем не помогла, ни о чем не договорилась. И мне от этого во много раз тяжелее. Ты не только не помогла мне рассеять мои неприятности, но еще больше усугубила их и уехала, оставив меня на середине пути.

Может быть, мы уясним все эти вопросы по телефону, но сейчас мы пока еще не сделали этого. Я сижу сейчас, а перед глазами стоит наша последняя встреча, твой отъезд и моя поездка в СССР. Остается лишь смело, с открытыми глазами смотреть на все события, находить в себе силы для преодоления всех трудностей, и от этого чувствовать себя лучше.

Будь здорова и счастлива, привет твоим родным. Крепко целую и обнимаю, всегда тебя любящий, – твой Борис.

* * *

25 июня 1949 года

– Лучше самая горькая правда,

чем красивая ложь! –

Боренька! Здравствуй, дорогой, по-прежнему любимый и родной!

Пишу тебе первое письмо со времени своего приезда домой. Не обижайся, что я не написала тебе сразу после своего возвращения. Я думаю, что от этого как тебе, так и мне только будет лучше.

Ты, конечно, представляешь, с каким настроением я вернулась домой. Поэтому даже на другой день мое письмо не отразило бы действительности. Это было бы письмо, отражающее мое настроение, а не реальные мысли, не действительное понимание вещей.

Расскажу все по порядку.

Ехала я домой долго, почти 13 часов, поэтому у меня было достаточно времени, чтобы подумать обо всем еще и еще раз. Я думала и одновременно еще раз перечитывала твое письмо, которое ты передал мне дома. При такой теме письма чувствовала я себя ужасно, и слезы обиды, горя и чего-то еще – не пойму точно, но, может, возвращающегося счастья, которое покинуло меня в ночь с 22 на 23 июня, душили меня.

Я думаю, ты представляешь, как мне было тяжело сидеть с твоим письмом в руках, хотя я поняла в нем все именно так, как ты хотел. Но ты пойми, что твое сообщение было для меня совершенно неожиданно. Хотя я много передумала об этом накануне, и откровенно скажу, что подобные мысли, если не совсем точные, возникали в моей голове, о чем ты мог догадаться по тем наводящим вопросам, которые я задавала тебе по телефону, но я сейчас же отбрасывала их как беспочвенные, как невозможные. И вот я читаю, что то, чего я боялась больше всего, – произошло.

Пусть – это дело поправимое, как ты говоришь, но в данное время для меня это – тяжелое испытание моих чувств, – как ранение в мышцу: оно болезненно вначале, потом заживает почти бесследно, и только шрам на поверхности напоминает об этом ранении. Вот так и твое сообщение для меня.

Возможно, что ты был прав, не говоря мне об этом раньше. Возможно, если бы ты сказал мне об этом сразу после своего возвращения из отпуска в прошлом году, мы бы не были тогда вместе.