Читать книгу "Месть Аскольда - Юрий Торубаров"

Зуб не выдержал и обрушился на Ивана:

— Послушал тебя, дурака, и приперся сюда! Вернулись бы на Черниговщину, и князь давно уже послал бы дружину на освобождение Аскольда.

— Надо было не слушать, умник. Давно бы твои кости обглодали волки, а вороны повыклевывали бы твои зенки, — бросая камешки в воду, огрызнулся Шига.

— Хватит тебе играться. Нашел время! — разозлился Зуб. — Надо что-то делать! А мы сидим здесь и забавляемся.

— Я не играю. Я думаю.

— Чего думать, и так все ясно. Не так надо было разговаривать со стариком. Сейчас притащу его сюда, — Зуб вскочил, — и поджарю на костре, тогда, небось, заговорит!

— Давай, иди, — Шига с силой запустил в реку очередной голыш. — Заведи врагов еще и среди венгров. А они соберутся и поджарят нас самих, как баранов. И будут правы.

Наверное, слова друга дошли все-таки до сознания Зуба. Он ругнулся и пнул в сердцах большой булыжник, некстати подвернувшийся под сапог. Пальцам ног, похоже, досталось: Зуб болезненно сморщился. Но, чтобы Шига над ним не посмеялся, поспешил вернуть лицу безразличное выражение.

— Ума не приложу, что делать. Ты чего молчишь? — набросился он на Кулотку, сидевшего в сторонке.

Тот виновато посмотрел на Зуба.

— Пошли домой, — выдавил он осторожно, помятуя, что раньше, когда предлагал вернуться и силой освободить Аскольда, друзья его не поддержали.

Зуб повернулся к Шиге. Тот, словно почувствовав его взгляд, оглянулся.

— Парень дело говорит, — швырнув напоследок в Дунай целую пригоршню камней, Шига поднялся и решительно поддернул портки.

Глава 26

Время, как вешние воды, уносит многое. Унесло оно и хандру Батыеву. После той знаменательной сечи, устроенной Субудаем, хан чудесным образом ожил. Исчез наконец преследовавший его доселе облик белобородого старика с непокорным и гордым выражением лица.

«Нету тебя, нету. Порубил я твою седую голову», — торжествующе твердил хан, и от этого в душе появлялось все больше уверенности, вернулись прежние живость и заинтересованность.

Окружающие взирали на хана с удивлением: одни — с радостным, другие — с затаенно-ненавистным. Но для всех было ясно одно: знаменитый старец приобрел еще бо́льшую власть, чем имел прежде. И если недавно многие смотрели на Субудая как на старую, годную лишь на съедение шакалам лошадь, то теперь они же видели в нем жеребца неимоверной силы, а отсюда — и соответствующей цены. И если еще вчера старались не замечать строптивого полководца, то сегодня наперебой спешили заверить его в своем нижайшем почтении.

Старик же только хитро щурился и, казалось, не слышал их льстивых слов. Во всяком случае выражение его лица неизменно было таким, будто он пересекает пустынное, безлюдное пространство.

В этот день Субудай поднял хана еще до рассвета. Батый, разнежившись за последнее время и попривыкнув к поздним подъемам, хотел было отослать от себя назойливого старца. Но багатур не церемонясь скинул мягкую шкуру, которую хан натянул на голову, на пол. Кувшин холодной воды завершил дело: владыка вскочил как ужаленный. Стража замерла в страхе, ожидая грома и молний. Но повелитель вдруг громко и заразительно расхохотался:

— Вот так же решительно ты, наверно, расправляешься и с врагами!

На лице багатура изобразилось нечто вроде улыбки:

— Джихангир! Наша сегодняшняя поездка — твое решение. А решение должно выполняться свято. Только тогда можно чего-то достичь.

Субудай проговорил эти слова будничным тоном, хан внимательно его выслушал, а затем подошел и обнял старца:

— Что бы я делал без тебя?!

От подобного признания Субудаю стало не по себе. Губы его затряслись, и старый полководец, чтобы не выдать своих чувств до конца, грубовато заключил:

— Поторапливайся, джихангир. Пора.

Батый отлично понял его, сдержанно улыбнулся и крикнул:

— Эй, вы! Подать мою одежду!..

Стоял конец августа. Степь, окрашенная в золотистый цвет, дышала запахом полыни, перемешанным с терпким запахом чабреца. Застоявшиеся кони шли резвой иноходью. Поднятая копытами пыль, как размочаленная веревка, тянулась следом. Всадники, покачиваясь в седлах, порой клевали носами.

— Стой! — раздался хрипловатый голос Субудая. — Приехали.

Хан натянул поводья и, согнав дремоту с посоловевших глаз, осмотрелся.

— Ты куда меня привез, старик? — беззлобно спросил он.

— Куда нужно. Эй, — подозвал багатур одного из нукеров, почтительно стоявших вдали, и рукоятью плети показал направление. Тот, уже зная, очевидно, о чем речь, молчаливо пришпорил коня.

Вскоре он вернулся и кивнул Субудаю. В воздух взвилась полководческая плеть. Кони сорвались и, повинуясь, направились к видневшемуся вдали холму. Когда всадники достигли его вершины, перед ними открылась необычная картина. От горизонта до горизонта черным широким поясом с золотистой поперечной чеканкой протянулись тумены. Отряды стояли каждый в отведенном ему месте. Темники строго оглядывали вверенные им ряды. Под их колючими взглядами воины изо всех сил держали строй, сдерживая самых норовистых лошадей.

Как только на вершине холма замаячили фигуры всадников, по степи понеслось:

— Уррачх! Уррачх!

Земля содрогнулась от этого рева. Батый почувствовал, как радостно забилось у него сердце. Он нетерпеливо стегнул коня. Хан скакал вдоль строя, оглядывая отряд за отрядом. Так вот почему столько дней пропадал багатур! Он собирал войско. А он, хан, чуть не поддался шепотку приближенных, которые пытались внушить ему, что багатур от старости и болезней не может подняться. Пора, дескать, менять Субудая. И тут же называли имена. Одни навязывали ему братьев Танчкута и Урду, другие — царевичей Бури и Герюка. Отважен вроде и сын Чингисхана, вот только голова у него не так сильна, как рука…

Ответ был один: «Нет!» При этом Батый так смотрел на очередного ходока, что тот поскорее старался исчезнуть с его очей. И вот этот старик, в котором он не ошибся, опять радует его душу.

— Нет! Никто сегодня не достоин сменить моего Субудая! — вслух произнес хан.

Батый все скачет и скачет. И, кажется, нет конца этому поясу. Наконец последний тумен остался позади. Хан, осадив лошадь, радостно крикнул подоспевшему багатуру:

— Киев — мой!

Субудай словно не расслышал этих слов, потому что ничего не ответил. Но душа его радовалась: оттаял хан, опять вернулась к нему жажда походов. Он, старый полководец, выиграл сегодня, может быть, самую великую битву.

— Повелитель, — багатур, сдерживая коня, остановился перед Батыем, — пора опробовать барашка, а то у меня в требухе завелась паутина.

Батый рассмеялся:

— Сам виноват, что заставил забыть о жратве. Но я тебе несказанно благодарен за ту радость, которую только что испытал. Не скрою: еще никому не удавалось так потешить меня, как тебе сегодня.