Читать книгу "Богиня песков - Екатерина Смирнова"

Когда его утром несли в паланкине по улицам, усталого, начинающего засыпать, он увидел, раздвинув занавеси, что посреди мостовой на площади пляшет какой-то человек, бешено пляшет в ранний-ранний час, зло наклонив голову и выставив в стороны локти, как большое насекомое. Он кружился и издавал хриплые вопли, задирая голову к небу. Камни пели, и в утреннем чистом воздухе волнами плыл какой-то растительный запах. Таскат с удивлением опознал молитвенный экстаз и высунулся из-за занавески.

– Господин, господин, осторожнее – вскинулся шедший рядом охранник. – Сейчас его приберут. Мало ли, что он может сделать.

– А что он может? – со всем возможным равнодушием откликнулся Таскат. – Он что, колдун?

– Как можно! – охранник отшатнулся. – И не говорите о них! Эта шваль поклоняется богине Сэиланн. Они приходят в города и говорят непристойности, и кидаются грязью в экипажи высоких господ, и кричат на улицах, и танцуют… Не стоит вам на это смотреть.

За пляской наблюдали несколько человек, собравшихся, верно, по делам пораньше, и пять скучающих здоровенных парней из числа городской стражи, привалившихся к стене. Человек плясал все неистовее, изо рта шла пена, и над площадью поднималось солнце.

– Приберут, приберут – успокаивающе повторил охранник. – Будьте спокойны.

Таскат задернул занавески, свернулся клубком и закрыл глаза.

Следующей ночью Таскат проснулся от тонкого-тонкого писка, будто летучая мышь сабрик, прилетевшая из родных краев, танцевала над озером. Он укрылся одеялом с головой и начал было засыпать, и во сне ему чудилась охота.

Писк повторился. Он был гораздо громче, и неприятнее, и зануднее, и …аааааааай! Какая колоратура!

В этой части страны есть только соленые озера, напомнил он себе и проснулся во второй раз. Но подниматься не стал, прислушиваясь к стукам и шорохам.

Кто-то лез по его стене.

Таскат полежал еще некоторое время, потом встал, перегнулся через подоконник и схватил ночного гостя за шиворот. Оторвал от стены, подержал над пустотой и отпустил.

Писк прекратился. Странно, что гость упал беззвучно – башня была такой же высокой, как и все башни летнего дворца Его священного величества. Хорошо ему, он в летнем дворце… Там есть анфилады, где в комнатах такие маленькие окна…

Может быть, гость и не упал?.. Что у него там так пищало? Будто старинное видеоокно, малость неисправное.

Он лег обратно. Ему было совершенно неинтересно, кто в этот раз хотел покуситься на его жизнь, сохранность которой гаранти… обещали… охраняли у дверей… О боги. О проклятые боги. В этой земле богов и то почти нет.

Его волновали две вещи; почему здесь не бывает ни стекол в окнах башен, ни ставень на окнах домов высокородных людей – хотя трехэтажные и одноэтажные домики простолюдинов хвалились внушительными ставнями, запертыми, как и двери, на замок – и почему, во имя неба, здесь никто не даст посланнику еще одно одеяло. Впрочем, это все ненужные хвостодвижения, хвост и так устает. Спать надо в ночной рубахе.

На утреннюю аудиенцию он явился, чихая, и заявил протест.

Следующей ночью он поймал насекомое, которое пряталось в трещинах каменного потолка, изукрашенного мозаикой. Насекомое было прекрасно – зелень и бирюза, шесть острых лапок и два маленьких захвата у челюстей, длинные антенны и тот самый чудесный голос, который спас его от визита ночного гостя.

– Так… Местный вариант сверчка – пробормотал Таскат и погладил насекомое. Оно не боялось.

Ночью ему приснилось огромное существо в пустыне, обвившееся вокруг валуна. Оно сверкало чешуей из драгоценных камней и говорило человеческим голосом. Рядом сидела какая-то непонятная зверушка и встревоженно попискивала.

Они с удовольствием поговорили. Существо обещало сниться еще.

– Вот с кем надо было устанавливать контакт… – подумал Таскат и проснулся.

20

Кровь и вода… – неслась от костра буйная песня. – Кровь и вода-а…

В руках у певицы был трехструнный саз, и толстые струны, отзываясь на удар, пели. Она выбивала ритм, тугой, послушный ритм, заплетала его, как косу, через два удара на третий.

Из черных косиц выбились пряди, и хриплый голос был таким, как будто кровь лилась из горла. Певица была не юной девушкой – женщиной, у которой подрастал третий сын.

Никто не отплясывал, не хлопал в такт, отбивая руки об колени.

Женщина кричала в темноту, бросая ночи свой вызов.

Она запрокинула лицо к звездам и пела, как в последний раз, а вокруг, разгоняя мрак, плясали оранжевые отблески костра.

Кровь и вода…

Ясное небо, последний расклад, громовая руда.

Кровь и вода…

Белое облако в черном потоке – я буду всегда.

Буду всегда…

…С неба сорвалась раскаленная белая искра, осколок металла. Она прокатилась вдоль невидимой границы, по шершавой небесной скорлупе, и упала, оставив след. Кто прожжет небесный купол, кто покажет изнанку неба? Что там, за тишиной?

Что там?..

Верные молчали.

Кровь и вода…

Солнце поднимется, камень рассыплется, время – мое.

Мы – навсегда.

Нам подарили жестокое право клинок и копье.

Кровь и вода…

Ты переполнен, и вскроет родник притаившийся враг.

Пьет без труда

Черную влагу последний певец, разоряя очаг.

Дай не упасть

Пересчитавшему раны и шрамы последнего дня.

Мертвым не спать,

Мертвым хранить одряхлевшие храмы и голос огня,

Голос огня —

Кровь и вода…

Всадник летит поперек всей земли, догоняя закат.

Дар свой отдай

Шелесту ветра и звездам последнего цвета песка.

Что ожидает тебя, чужестранец, за ближним холмом?

Белое пламя насытится нами, мы станем огнем.

Камни – в поток…

Камень источен течением крови. Последний – спасен.

Ветер у ног,

Искры, как золото, сталь, как река, человек, что закон.

Путь недалек.

Дай мне урок;

Новое племя насытится нами, мы станем огнем.

…Напряженные нити взглядов тянулись, сплетались, тянулись вверх – дайте, дайте каждому отыскать и поймать в небе ту, свою, единственную звезду!..

Отблески метались, меняли цвета – оранжевый, синий, красный.

Белой стрелой рассекая рассвет, отдариться огнем.

…И кто-то сел у костра, невидимый, и провел над ними своей рукой, отгоняя беду.