Читать книгу "Казак на самоходке. "Заживо не сгорели" - Валерий Дронов"

И пошла критика! Молодец, Василий. Делаю заключение, подаю команду:

– Встать, разойдись.

– Спасибо тебе, Саша, – пожимая руку, говорит Аня Метелкина, – как будто на лекции побыла. Глаза на многое открылись. Хорошие у тебя ребята.

– В вашей батарее не так, как в других. Здесь бойцы дружнее, грамотнее, – вступает в разговор Яшневский.

– Хорошая батарея. Может и воевать, и решать вопросы государственной важности, – подшучиваю над ними.

Может, и выживу

Спят солдатики, бодрствуют лишь часовые и комбат. Все ли в порядке с каждой самоходкой, исправно несут службу часовые, начеку экипаж дежурной установки? Надо проверить, обошел батарею, теперь можно и нужно заснуть, время приближается к 24.00. Вспомнил о письме родителей, которое получил вчера, тогда прочитал быстро, не успев разложить мысли по полочкам. Притулился под днищем самоходки, включил переноску, перед глазами дорогие строки. Адрес на конверте, как обычно, написал папаня, как всегда, с ошибками: Дронову Александре Тихоновичю. Знает, как правильно, но все равно вместо «у» ставит «е» и «ю», потому что эта буква грубее, посему не должна быть написана, вот такое казачье упрямство.

Отец сообщает: «У нас все благополучно, теперь жить можно, помаленьку становимся на хозяйство, купили козочку, в колхозе обещают дать тялушку. Немного накосил и перетаскал в сараишко сена, да еще листьев нагребем. Вчера в колхоз из МТС пришел трактор».

Затем вступает мама. Она всегда пишет больше, душу в письме изливала, все эмоционально окрашено: «Сыночек Шурушка, Володюшка, родненький твой сыночек, поправляется. Как немцев выгнали, так ему стало легче, спит с дедушкой и с бабушкой по очереди, а то он ишо пужается, проклятые немцы дюже орали на нас. Ты, Шурушка, не беспокойся, у нас теперь все хорошо. Мы самое страшное пережили. Теперь дождаться бы всех вас, гужом-то и нужду-лихоманку легче будет переносить.

Бог даст, Володюшка поправится, он парень смышленый. Катюшенька твоя ноня письмо из Джалги прислала, у них с Верочкой и свахой тоже, Бог милостив, благополучно. Бедные, пережили под немцем немало, их турсучили за отца, он же красный партизан еще в гражданскую был, и теперь добровольцем ушел. Да и она отказалась работать на немцев, но теперь все обошлось. Пошли, Господи, им счастья. Ждем тебя с победой и с книжками для Володюшки, он дюже ждет папу».

Нет, мама, не благополучно, много надо пройти с боями, через смерть и муки, чтобы больше этого не повторилось. От родного Дона мысли перенеслись на Маныч, в Ставропольский край. Достаю письмо от Катюши, уже третье с тех пор, как возобновилась переписка со времени освобождения хутора Большой Джалги от оккупации: «Здравствуй, Шура. Мы живем хорошо, о нас не беспокойся».

Кто провел с ними таковскую работу, что и родители, и жена в письмах пишут только о хорошем? Лишь иногда между строк увидишь это «благополучие».

«Меня и дочушку твою, Верочку, полицаи-ироды заносили в черный список как неблагонадежных. Теперь выяснилось, что не успели немцы добраться, не хватило времени нашу семью уничтожить. Вышвырнули советские войска их быстро, освободили нас».

Вот тебе и «хорошо». Решил еще раз перечитать другое письмо от мамы. Хранил, пока не истерлось в прах, к тому времени конверту было уже с полгода.

«Ишо сообчаю тебе, что наш Ваняшка-маленький, Топольсков он по отцу, погиб. Немцы-супостаты повесили его. Долго пытали, но своих не выдал, партизаном был. Кто-то из казаков выдал его, страма-то какая, это не с нашей станицы, а с Мигулинской. Царство Ваняшке небесное, вот ведь какая доля у парня, в энту войну немцы отца убили, нонича сына-сиротку.

Вот от Юнюшки ничего нет. Давно уже надо быть письму. Как отступили за Дон, нет никакой весточки. Болит душа за него, за его деточек.

Отольются антихристам-германцам слезы наши, родимец их возьми, дойдут до Бога молитвы материнские…»

Тяжело читать письма, без них еще труднее. С нетерпением поджидал, высматривал почту, главное – известие, что живы. Выполз из-под самоходки, выпрямился во весь рост, пошел к морю, вдыхаю плотный воздух, насыщенный влагой. Тут, на берегу Черного моря, в октябре 1943 года, впервые за 800 дней войны, подумал: «Пожалуй, можно живым остаться».

На войне такое убеждение вредное, с ним трудно сражаться, эти мыслишки до сего времени не посещали, не одолевали, и хорошо было. Думалось: хучь сову об пенек, хучь пеньком сову, все одно сове не воскресать. Так жить было проще. «Во что бы то ни стало, любыми средствами остаться живым», – людей с такими размышлениями встречал, терся бок о бок с ними, жалкий вид они имели, трусливый.

Спать, спать, наступает новый день октября, засыпаю с думой о родителях. Мама, маманюшка, сколько неизбывного горя принесла тебе война. Оказалось, мало тех несчастий, испытаний, которые принесла судьба в двадцатые, тридцатые годы. Потеряла первого мужа, четырех его братьев, невесток, верных их жен, родителей, безвременно ушедших от голода и невзгод. Теперь эта «кара господняя», – как ты пишешь. Отрывала от себя, отдавала нам последнюю корку хлеба, последнюю картошку в голодные 21-й и 33-й годы, отдаешь и сейчас нашим детям, внукам своим. Не сумею сказать всего того, что чувствую к тебе, разве найдешь слова. Письма, как они важны, когда их ждешь. Наверное, и мои послания с фронта не были безразличными. Вот одно из них, написанное в 1945 году.

«Здравствуйте, дорогие родители, я живу хорошо (?!) Воюю успешно, бью немцев на их собственной территории, недалеко то время, когда последние тысячи фашистов падут на колени и будут просить милости. Задачу выполним, этому обязывает наш исстрадавшийся народ, так обязывает пролитая кровь миллионов людей, тяжкий труд и пот наших братьев-каторжников в Германии. Посылаю вам справку о своем награждении правительственными наградами, полагаю, что она послужит делу моральной удовлетворенности и материальному обеспечению вашей жизни[3].

Вместе с тем на днях вышлю новый денежный аттестат на 1945–1946 гг. Хочу, чтобы труд, вложенный вами в наше воспитание, не пропал даром, чтобы старость была обеспеченной и спокойной.

23.03.1945 г. Германия.

С поклоном, Ваш сын Дронов».

Еще письмо от 12 февраля 1945 года из Польши:

«Радуюсь тому, что дети мои Вовочка и Верочка растут хорошими. Хочется их видеть.

Учите их верить в свои силы, самим решать вопросы, которые перед ними ставит жизнь, самим выходить из трудных положений. Учите труду. Это не значит, что детей можно предоставить самим себе, нет, обилие воздействий, при том влияний, непосильных детской психике, наоборот, подорвет их, воспитает чувство беспомощности, неуверенности и апатии.