Читать книгу "Червонное золото - Антонио Форчеллино"

Ответ мой получился неловким:

— Да, конечно, вы правы, но, зная ваш пыл… и жертвы, которые обычно сопровождают мистицизм…

— Мистицизм? У тебя создалось о нас такое впечатление? И по-твоему, мы похожи на Озанну Андреази, которую так мучает Христов огонь, что по ночам ей снится, будто она прикладывает губы к ранам на его ребрах и высасывает кровь? Или на монахиню из Мурано, сестру Кьяру, которая плачет годами и всем без конца в своем монастыре раздает советы, потому что ей якобы снится Мадонна с мертвым ребенком на руках? А может, ты полагаешь, что все женщины, приблизившись к вере, должны впадать в фанатический бред? Да полно, Маргарита, наша вера вскормлена усердными исследованиями и тем, что мы принимаем мир таким, каков он есть, а не таким, каким его делают бабьи выдумки. Ты что же, думаешь, можно изучать греческий, знать Гомера и в то же время заниматься магией? Мир магии нам чужд, мы стремимся к вере, которая освободит чувства женщин и выведет их из круга предрассудков.

Все это было верно: подобные концепции излагал мне в Венеции рыжебородый купец из Амстердама с кожей белой, как молоко, который после каждого объятия имел обыкновение пускаться в назидательные беседы, словно извиняясь за грубость манер в постели. Эти рассуждения не удивили меня в устах голландского великана, ибо он сразу же объявил себя сторонником Лютера. Но мне все труднее было понять, каким образом этот кружок намеревается отмежеваться от Лютера, если почти полностью разделяет его учение. Их веру плохо понимали люди, менее образованные и обеспеченные, чем они. Она словно была скроена по мерке тех, кто отдавал ее делу энергию, которой отнюдь не все располагали.

Ужин проходил, как проходит большинство застолий высокопоставленной знати. Говорили о только что напечатанных в Венеции стихах Виттории, о Микеланджело, о рисунках, которые он подарил кардиналу Мороне, о двусмысленном положении дома Фарнезе в эти нелегкие времена. Никто, казалось, не уделял особого внимания ни мне, ни моим взаимоотношениям с папским внуком. Подразумевалось, что мое присутствие за этим столом свидетельствует о солидарности между ними и моим любовником. Они были уверены, что Виттория не ввела бы в их круг личность сомнительной преданности, хотя я и сама не понимала, каким образом она могла убедиться в моей лояльности и в том, что я разделяю их принципы. Женская интуиция, которой не нужны долгие объяснения, особенно теперь, когда я начала понимать, насколько глубока и опасна связь этих людей, говорила мне, что они поступили легкомысленно, введя меня в свое окружение, и это легкомыслие рано или поздно их погубит.

В беседе главенствовал Поул. Он обращался сразу ко всем и никогда — к кому-либо конкретно, хотя время от времени и ласкал собеседника приветливым взглядом, отчего тот сразу чувствовал себя как после чудесного исцеления. Неожиданно он обратился ко мне, словно я в первый раз попала в поле его зрения:

— Завтра в Орвьето приезжает Пьерлуиджи Фарнезе. Он задержится здесь на два дня. С ним будут придворные, которые сопровождают его на церемонию вхождения во владение герцогством Пьяченцы. Он пребывает в беспокойстве: слишком многие кардиналы скорее умерли бы, чем поддержали в конклаве решение его отца об отчуждении от церкви владений Пармы и Пьяченцы, хотя им, как всегда, пришлось покориться. Ими двигало обычное в Италии убеждение, что поддержать более сильного гораздо выгоднее, чем отстаивать законы, даже самые непреложные. Однако скандал разгорелся нешуточный, и теперь император и клан Фарнезе делают все, чтобы его замять. Пьерлуиджи знает, что и мы, и вы находимся здесь, и хочет с нами встретиться.

Поул взглянул сначала на Витторию, потом на Элеонору, с лиц которых на миг исчезло восторженное выражение.

— Отказаться от этой встречи мы не можем: хотя предмет ее достаточно отвратителен, однако речь идет о сыне Папы, а мы как раз очень надеемся на нейтральную и толерантную позицию Папы в отношении нас. Если не сам он проследит за Карафой, то это сделает его внук Алессандро.

Поул избегал смотреть в мою сторону.

— Инквизиция, несомненно, создаст нам гораздо больше проблем, чем создавала до сих пор.

Он замолчал, поглаживая бороду руками и разделив ее посередине. Вдруг темная тень набежала на его лицо, и только глаза блеснули маленькими огоньками.

— Можно предположить, что Алессандро поддержит нас по политическим мотивам. В Италии мы представляем имперскую партию, и нельзя далее идти наперекор императору, в интересах которого, и вы знаете это лучше меня, реформировать церковь и по возможности объединиться с северными государствами. Во всех случаях необходимо оказать почести Пьерлуиджи и обязательно нанести ему визит в его резиденции. Я бы рекомендовал вести себя с ним максимально уважительно…

В этот момент со стороны Мороне и Приули донесся не то стон, не то гневное рычание. Они ненавидели Фарнезе, а Пьерлуиджи в особенности.

— Я бы рекомендовал вести себя с ним максимально уважительно, — повторил Поул, не повышая голоса, — ибо будущее христианства гораздо важнее, чем злодеяния Папы и его семейства, а также чем гордость каждого из нас. Вспомните, как мы с дражайшим Мороне согласились в конклаве проголосовать за передачу власти в Парме сыну Папы, чтобы сохранить его поддержку. Поверьте, это был один из самых трудных моментов в моей жизни.

Мороне качал головой, не имея мужества поднять глаза. Приветливая улыбка на его лице сменилась гримасой отвращения, а грецкий орех, который он вертел в пальцах, с хрустом раскололся.

— Если бы это хоть чему-то помогло… — прошептал он, и на большом пальце у него выступила капля крови.

Поул снова спокойно заговорил, резюмируя, как всем должно держаться на следующий день:

— Этой удачей Пьерлуиджи должен быть обязан своему брату Алессандро и отцу, который, несмотря ни на что, души в нем не чает. Поэтому давайте воздадим ему почести и поздравим его, для нашего же блага.

Теперь я понимала, почему мне оказали такое гостеприимство. Через меня они умасливали кардинала Алессандро.

На десерт подали инжир, и никто не отпустил ни одной шутки по поводу его контура. Еще до полуночи мы разошлись по спальням и улеглись в постели, благодаря усилиям монахинь Сан Паоло благоухавшие розами.

X

ЗОЛОТАЯ ГОРА
(ИЗ ЗАПИСОК МАРГАРИТЫ)

На следующий день порывистый северный ветер разметал клочья тумана, еще оставшиеся на лесистых холмах. Все засверкало золотом под открывшимися окошками синего неба: пожелтевшие каштаны в долине под скалой, скальный туф, такой же золотистый, как и тот, из которого были построены дома, крыши, покрытые желтым, выгоревшим в летнюю сушь лишайником. Во дворе я только теперь заметила остролист, покрытый красными ягодами. Птицы безуспешно пытались их клевать и тут же напарывались на колючки, скрытые в листве.

Я не пошла к мессе, которую мои подруги отстояли вместе с монахинями, чтобы не возбудить их подозрений. Притворялись они мастерски, сам Никодим бы лучше не придумал: превозносили предрассудок днем и всеми силами боролись с ним по ночам. Сад оказался в моем распоряжении, и весь маленький город, казалось, тоже был мой. Он втиснулся под защиту огромной, позолоченной осенью скалы, которая тысячью мелких ущелий спускалась в долину.