Читать книгу "Каратель - Беркем аль Атоми"

Рыла сидели немного растерянные и злые; по всему было видно, что сели репу чесать с самого утра — вон, полную пепельницу накурили, но к единому решению прийти не удалось. Лишнего стула не было, и Сережик, несмотря на гнетущую серьезность ситуации, с интересом уставился на Старого — как выкручиваться будет, нельзя ж перед ними встать и докладывать…

Однако Старый и здесь поступил неожиданно: поприветствовав мужиков, он не стал топтаться на месте, а грохнул заиндевевшую волыну на стол и пошел вокруг сидящих к печке, зябко втягивая прокуренный воздух. Остановился, протянул к огню ладони и сказал прямо перед собой, в стену:

— Ну, смотрю, побазарили вы с чухонцем. Ниче нового не рассказал?

— Да нет… — задумчиво протянул длинный рыжебородый мужик, одетый в снятую с литовца форму. — Так оно все как-то… Че ты базарил, вроде как так оно и есть.

— Стал быть, подтверждается, — вроде как для себя, пробормотал под нос Старый, прилаживаясь, как догадался Сережик, к манере разговора.

— В опчем, подтверждается.

— Есть мысли, как поступить?

— Да мысли-то есть… Разные мысли.

— Хули тут тити мять! Мысли у него разные! — неожиданно взорвался один из сидящих за столом, резко повернувшись к Старому: — Ты! Знаешь их расположение?! Как хотя бы на выстрел подойти?!

Сережик мгновенно напрягся: такое резкое движение вполне могло повернуть события в нехорошее, но Старый лишь спокойно кивнул, и вновь отвернулся к печке, шелестя над огнем сухими ладонями.

— Вот! Берем этого — и пошли! Я пидарасом подыхать не желаю! — видимо, говоривший заводил эту пластинку не первый раз; Сережик чувствовал, как нерешительно ежатся четверо и враждебно напрягся один, в чистом караульном тулупе:

— Ага! «Пошли!» Как бы ходилку не отстрелили! И это, Евтей, ну пришел ты к ихнему забору, а дальше чо? Скажи. Если знаешь че — ладно, пойдем. На самом деле, если мы одни можем всех из-под пиздюлей выдернуть, то делать это надо, чего там. А если просто так пойти и подохнуть, это давайте кто подурнее. Да, мужики? Я вот думаю, что реальнее вон Губу с малявой в Пыштым отправить, а там пусть каждый сам за себя думает.

Сидящие за столом ничего не ответили, но по их мрачному виду было ясно, что они, в общем, склоняются к жизни. Тут же такое дело — когда точно не знаешь, что победишь, надо перед боем от жизни отказаться. Только тогда встанешь, пойдешь да посмотришь, так ли крепок враг, как кажется; и узнаешь или цвет его крови, или цвет своего поноса. Пока от жизни не отказался, пока у тебя на завтра есть планы, которые поважнее сегодняшней победы — не встанешь.

…Во тварь! — напрягся Сережик, с ненавистью видя насквозь гнилую движуху этого здоровяка в тулупе. Сгоряча Сережик даже не заметил, как необычно для него видеть каждое движение мускулов на лице человека, читать каждое из коротких метаний взгляда — а ведь он впервые ясно понимал смысл каждого содрогания развернутой перед ним картины человеческого нутра. Ему мешало страстное желание, чтоб Старый перестал наконец косить под мерзнущего бомжа, достал свой дурацкий, но такой длинный и острый кухарь и вывернул бы ливер этой наглой твари, сумевшей как-то обмануть сидящих за столом мужиков. То, что остальные мужики нормальные, Сережику было видно вполне отчетливо, но так же просматривалось четкое нежелание каждого ввязываться в непонятное, не будучи к тому однозначно вынужденным. Парнишку охватило какое-то странное, легкое и даже веселое презрение к этим здоровым и страшным мужикам, стало как-то смешно, что он мог их когда-то бояться. …Кого, а? Вот этих? Может, еще пойти этого, как его, Губу побояться?! Суки, сидят набычились, прям как большие, а! Аж смешно, чесслово…

Сережик тут же понял, чего ждет Старый, грея руки у огня и не спеша начинать выруливать это мясо. Старый ждет, когда это сделает он, Серега Базарный. Сереге стало очень страшно — но каким-то чужим и далеким отделом мозга; с такого удаления долетал только смысл — «Мне страшно», но сделать с Сережиком страх ничего не мог. Поняв это, Сережик полностью растворился в новом ощущении — легкость предстоящего боя уже заменила холодную вязкую кровь в его жилах, и это было так здорово, что даже смерть казалась мелкой неприятностью по сравнению с потерей этого удивительного чувства.

Да, Сережик угодил в военное, именно ради дел, свершаемых с этой шипучкой в венах, и появляется на свет мужчина. Это его истинное лицо, которого боятся все — свои и чужие, человек с таким лицом останавливал сотню и обращал ее в бегство, рвал руками могучих хищников, с таким лицом шли на красные пулеметы дроздовцы и брали Кенигсберг воины Сталина.

Сережик понял, что стоит как-то не так. Зачем держать голову наклоненной, а спину — чуть согнутой? Неправильно это. Люди глазами тоже слушают, и едва ли не больше, чем ушами. Сережик скинул с плеча волыну и небрежно грохнул ее на стол рядом с автоматом Старого — что-то подсказало его телу, что надо поступить именно так. Откуда-то из глубины брюха поднялся мокрый и холодный страх, пытаясь облепить то легкое и стремительное, в котором теперь стал жить Сережик, и утащить его обратно, в тоскливо замирающую от страха влажную глубину посреди холодных кишок, но Сережик с неожиданной легкостью загнал этот промозглый туман обратно и тут же забыл о его существовании.

Его язык, словно обретя собственную волю и разум, принялся выталкивать изо рта длинную разноцветную ленту с бритвенно-острыми краями, унизанную редкими пузырями слов. Говоря, Серега с изумлением наблюдал, как эта невидимая и бесплотная, но крепкая, словно сталь, ленточка опутывает сидящих, безжалостно стягивает их трепещущие облачка воли, щекочет горло холодным лезвием.

— Губу, говоришь, отправить? С маля-я-явой. — рот выталкивал слова, совершенно незнакомо их интонируя; голос Сережика словно вбивал гвозди в головы сидевших за столом мужиков, поначалу удивленно вскинувшихся. — А на маляве пропишем: дорогие наши братья, жены и дети. Мы тут узнали, что вас завтра будут чистить. Нас тут восемь рыл, со стволами и кучей патрона, но мы пока посидим и подождем, чем кончится дело. Да, очко натертое?!

Глядя в побелевшие глаза здоровяка, Серега всем брюхом учуял — щас рванет: руки мужика едва заметно дернулись, взгляд сходил внутрь, увидел план действий и вернулся помутневшим от ярости — человеческое изнутри поднялось, аж видно его через зрачки. …Только не раздумай, — с непривычным холодным зверством в душе подумал Серега, попутно удивляясь — а где же страх-то девался? Мужик дернулся, и в руке Сережика рванулся невесть откуда оказавшийся там глок, щелкнула в стену пуля. Выстрела Сережик не услышал, чуя только дерганье перезарядившегося пистолета. Мужика с дыркой в голове кинуло назад, и он с грохотом ссыпался куда-то вниз, под стол, мелькнув на прощанье мокрыми подошвами. Сидевший пообочь его товарищ резко склонился над трупом, убирая от растекающейся крови пышный воротник тулупа.

Это не был первый человек, лично убитый Серегой, но непривычка к такому наглому хождению по краю сыграла с молодым Хозяином дурную шутку — внутри словно что-то рассыпалось, и паренек неуверенно отступил от стола, с трудом попадая дымящим стволом пистолета под разгрузку.