Читать книгу "Россия и Южная Африка. Три века связей - Ирина Филатова"

Этот, казалось бы разумный проект, так и не материализовался. Массовый отъезд немцев из России не произошел, во всяком случае, тогда. Удовлетворились ли они своим благополучием в своем новом отечестве? Предпочли ли они стычки с татарами, чей военный потенциал и воинственность в конце XIX в. были явно преувеличены Буковским, сражениям в так называемых кафрских и зулусских войнах?

Кто такой Адалберт Буковский, и почему он написал это письмо, понять трудно. Никаких сопутствующих документов, которые пролили бы свет на это письмо, в архиве мы не обнаружили.

Но массовая эмиграция из России в Южную Африку началась как раз в то время, когда появился этот проект. Но это была не немецкая эмиграция с берегов Волги, а в основном еврейская эмиграция из западных частей Российской империи.

В 1875 г. в Капской колонии было всего 82 эмигранта из России, среди них всего три женщины [216]. В 1891 г. эмигрантов из России было уже 1092 [217], а в 1904 — 12 137 [218]. В том же 1904 г. 9 тыс. эмигрантов из России жили в Трансваале [219]. По данным переписи населения Южно-Африканского Союза в 1911 г. в стране было уже 24 839 жителей, родившихся в России, более половины из них — в Трансваале [220]. Эти цифры относятся только к первому поколению иммигрантов из России. Кем бы ни считали себя их дети, они родились уже в Южной Африке и, следовательно, попадали в другую категорию переписи.

В 1880-е годы еврейское население Южной Африки составляло 4 тыс. человек, в 1904-м — 38 101, в 1911 — 49 926 (3,7 % всего белого населения) [221]. Это означало, что более половины южноафрианских евреев были выходцами из России, в основном из Литвы, Польши и западных территорий Белоруссии. Все эти регионы в то время были частью Российской империи. Эмигрантов из Ковно (Каунаса), Вильно (Вильнюса), Гродно, Витебска, Минска и Могилева и прилегающих к этим городам районов было куда больше, чем из других мест. Их называли «литваками», а южноафриканскую еврейскую общину в целом иногда называли «колонией Литвы». Но представить с какой бы то ни было степенью точности, сколько было «литваков», невозможно. Поначалу в официальных записях об иммиграции всех восточноевропейскиех евреев называли «русскими евреями» [222].

Хаим Вейцман, первый президент Израиля, позже задавался вопросом: «городишко Шавли, похоже, по каким-то непонятным причинам, дал Южной Африке огромное число евреев — это загадка для меня, как такое маленько местечко могло произвести столь большую эмиграцию» [223].

Еврейская иммиграция из Англии, хотя численно и небольшая, долго сохраняла ведущие позиции в южноафриканской еврейской общине. Только в начале XX в., когда был создан Еврейский совет представителей, русские евреи стали более влиятельными.

* * *

Почему они уезжали? Ведь они оставляли места, в которых жили их предки, причем не одно поколение.

Массовая эмиграция на Юг Африки была частью бурного исхода еврейства из России. Он начался через сто лет после того, как сотни тысяч, миллионы евреев в результате раздела Речи Посполитой оказались в пределах Российской империи. Прямым поводом к исходу стали погромы, которые прокатились по землям в «черте оседлости», где евреям только и разрешалось проживать. Волна погромов поднялась в 1881 г., после убийства Александра II, хотя к его гибели, как известно, евреи никакого отношения не имели. Но непосредственной причиной эмиграции евреев в конце XIX в. стала политика Александра III, вступившего на русский престол в 1881 г. В годы его правления антисемитизм нарастал. Начались погромы. С начала 1880-х до начала Первой мировой войны три миллиона евреев уехали из России. Большинство уехало в Северную Америку, около 40 тыс. — в Южную Африку [224].

Одно из бесчисленных свидетельств того, как царствование Александра III относилось к евреям — поведение любимца Александра III — генерал-адъютанта П.А. Черевина (1837–1896). Он был товарищем министра внутренних дел, а затем начальником дворовой охраны. Графиня М.Э. Клейнмихель (1864–1931), в те времена хозяйка одного из самых известных великосветских салонов, вспоминала о нем в своих мемуарах не только как о «любимце» царя, но и как «яром антисемите». Она писала: «Каждый человек свободен в выборе себе среды и имеет право избегать соприкосновения с неприятными для него элементами, но это не причина для сжигания евреев или для спокойного отношения к умерщвлению их детей» [225]. Когда Черевину показалось, что на процессе одной из его знакомых адвокат-еврей может представить нежелательные ей доказательства, он просто велел арестовать адвоката и отправить в Сибирь. Когда графиня Клейнмихель сказала ему: «Но ведь это — низость», он ответил: «Не могу же я ставить на одни и те же [условия] моих друзей и какого-то грязного жида, если сегодня и невиновного, то бывшего вчера или будущего завтра виновным». Жена адвоката в день его ареста «получила выкидыш и умерла», а он, вернувшись из ссылки, «покинул Россию и уехал в Париж». Александра III графиня хорошо знала и назвала «самым антисемитским из правителей».

Конечно, антисемитизм бывает обычно в целом букете ксенофобии. Так что графиня Клейнмихель сразу после гибели Александра III оказалась свидетелем ухода из государственной политики М.Т. Лориса-Меликова (1824–1888). «Я до сих пор слышу голос полковника графа Валуева, бывшего председателя комитета министров, говорившего другому чиновнику: “вот к чему привела диктатура сердца проклятого армяшки!”» [226] Нарастание ксенофобии было одной из тенденций того времени и вызвало восторг в лагере контрреформаторов. И М.Н. Катков (1817/1818–1887) провозглашал тогда: «Встаньте, господа. Правительство идет, правительство возвращается». Чуть позднее лидер Союза русского народа Н.Е. Марков (1866–1945) говорил о «слюнявой гуманности» [227].

Свидетельств бежавших из России евреев — множество. Они сохранились и в архивах Южной Африки.

Но есть и такой свидетель — великий русский писатель Салтыков-Щедрин. Вот его статья, она опубликована в 1882 г. в журнале «Отечественные записки» (№ 8) [228].

«История никогда не начертывала на своих страницах вопроса более тяжелого, более чуждого человечности, более мучительного, нежели вопрос еврейский <…> Нет более надрывающей сердце повести, как повесть этого бесконечного истязания человека человеком <…>

Ни один человек в целом мире не найдет в себе столько творческой силы, чтобы вообразить себя в положении этой неумирающей агонии, а еврей родится в ней и для нее. Стигматизированный он является на свет, стигматизированный агонизирует в жизни и стигматизированный же умирает. Или, лучше сказать, не умирает, а видит себя и по смерти бессрочно стигматизированным в лице детей и присных. Нет выхода из кипящей смолы, нет иных перспектив, кроме зубовного скрежета. Что бы еврей ни предпринял, он всегда остается стигматизированным. Делается он христианином — он выкрест; остается при иудействе — он пес смердящий. Можно ли представить себе мучительство более безумное, более бессовестное?

<…> Ибо и во сне увидеть себя евреем достаточно, чтобы самого неунывающего субъекта заставить метаться в ужасе и посылать бессильные проклятия судьбе.

<…> Кому же, однако, приходило в голову указывать на Разуваева как на определяющий тип русского человека? А Разуваева-еврея непременно навяжут всему еврейскому племени и будут при этом на все племя кричать: ату!»