Читать книгу "Дни гнева - Сильви Жермен"

Наконец река стала широкой, как озеро, бурной, как море. И тут начал распадаться плот. Стволы отделялись целыми связками, исчезали под водой и тотчас поднимались невредимыми деревьями с пышными кронами. Зелень этих вставших среди потока дерев была подобна глазам Катрин и Камиллы. Все русло заполнил лес цвета колдовской змейки Вуивры.

А над водой несся колокольный звон. Им наливались стволы, он распирал их, так что трескалась кора. Имя Катрин безжалостно и звучно впивалось в древесину, стучало в сердцевине стволов, и странные плоды — крупные игольчатые шары цвета золота — вырастали на ветках. Сияющими солнцами отражались они в воде.

Вдоль берега бежала Камилла. Амбруаз слышал ее смех. Солнечные шары лопались, как перезревшие смоквы. Взрывались ярким светом, который смешивался с водой. По течению, в бурлящем, искрящемся потоке скользила, плыла на спине Катрин. У самого края плота, от которого осталось лишь несколько бревен.

Амбруаз держал уже не шест, а длинный посох, как у святого Николая, изображенного на знамени цеха сплавщиков, к которому когда-то принадлежал и Амбруаз. Он пытался грести этим посохом, еле удерживаясь на нескольких, еще остававшихся под ногами бревнах. Вода была усеяна осколками солнечной кожуры. А Камилла все бежала и бежала вдоль берега. Но уже не смеялась, а кричала или пела. Протяжным гортанным мужским голосом. Голосом Симона. Так он ревел, призывая Рузе.

Амбруаз лежал поперек плота, составленного из множества тел, и каждое было телом Катрин. Исчезли леса, угас свет в воде, умолкли колокола. Лишь глухие удары сердца отдавались в ушах. То билось сердце Катрин во всех связанных телах разом.

Амбруаз Мопертюи внезапно проснулся, сердце его стучало. Первые сполохи зари загорались на небе. Только-только кончился дождь. С крыш и деревьев еще капало. Было свежо, от влажной земли веяло терпкой бодрящей прохладой. Из малинника несся щебет славки. Через огород, мимо обгоревших развалин, Амбруаз вышел на дорогу. Спать он больше не мог. Спокойная уверенность в себе, жившая в нем до вчерашнего дня и не покинувшая его даже при виде горящего дома, вдруг пошатнулась. Сон взбаламутил его душу. Он почувствовал усталость, все бремя старости навалилось на него. Шел он вверх, к лесу. Ему хотелось побродить среди деревьев. Хутор еще спал. Оно и к лучшему: Амбруаз и вообще-то людей не жаловал, а нынче ему было бы совсем невмоготу их видеть. Он направлялся к деревьям, чтобы ощутить их сень, их тишь, их силу. Теперь они остались его единственной поддержкой.

Хлынувший среди ночи дождь разбудил Симона. Он приоткрыл глаза и удивился, обнаружив, что лежит в какой-то странной, незнакомой комнате, наполненной густым запахом усыпавших ее цветов. Рядом, прижавшись к нему, спала Камилла, и это было еще удивительнее. Симон так долго желал снова увидеть, обнять Камиллу, так долго изнывал в разлуке с ней — и вдруг, проснувшись в чужой белой спаленке, похожей на теплицу, находит ее около себя. Постепенно, урывками стали всплывать в памяти события минувшего дня. Безлюдный хутор, пустой дом, хранящая прикосновение смерти родительская спальня, разоренная постель, траурная завеса на зеркале. Перед ним возник Рузе, верный друг и утешитель в изгнании и одиночестве. Печальные глаза, нежные ноздри, теплый бок — сколько раз зимними ночами Симон засыпал, прижавшись к нему. И другой образ: огромный белый вол, устрашающе представший посреди двора ясным весенним утром. Неведомое, кошмарно разросшееся чудовище, возникшее у порога, словно ослепительная молния, посланная смертью. Симон вспомнил, как рухнул этот гигант под ударами топора. Увидел дорогу, по которой шел, взвалив на спину освежеванную тушу и оставляя за собой кровавый след. Увидел Приступок: враждебно-безмолвный, с наглухо закрытыми ставнями дом, пара тощих, беснующихся и гремящих цепями псов во дворе. Черный дым, выбивающийся сквозь крышу, за ним — столб пламени. Возникшая в окне фигурка в обгоревшем одеяле. Потом вспомнилось, как кто-то налил воды в деревянную лохань и они с Камиллой в ней мылись. Все это сумбурно пронеслось у него в голове. Но, не пытаясь что-нибудь понять и распутать, Симон повернулся к Камилле, обхватил ладонями ее лицо, жадно вглядываясь в ее глаза, губы. Он вновь обрел ее, наконец-то узнал, что это она, его возлюбленная, и они завладели друг другом с тем же пылом, с той же ненасытностью, какими были одержимы всю осень.

В спальне — тишина, мерцающая белизна цветов, облака кружев, на улице — дождь, хлещущий в стены, барабанящий в ставни. И то, и другое обостряло их чувства, память, радость свидания. Было еще темно, когда они бесшумно вылезли в окно. Гюге Кордебюгль спал в соседней комнате. Симон с Камиллой дошли до Крайнего двора. Симон тихонько постучался, и ему тотчас открыла Эдме. Она уже давно почти перестала спать, потеряла счет годам, отмечавшим вехи ее затянувшейся жизни. «Слыши, дщерь, и смотри, и приклони ухо твое…» Все утро, семеня по дороге перед буковым ложем, на котором упокоилась ее дочь, Эдме бормотала эти слова, эхом вторя псалму, что пел Блез-Урод. Она вслушивалась, «приклоняла ухо», ловя сквозь мирской ропот тишину Бога.

При виде бабушки, такой крохотной, сухонькой, Симон на миг забыл боль и страх, которые испытал утром, очутившись в пустом доме. Она здесь, по-прежнему здесь, хрупкая старушка, знающая секреты целебных трав и корней, умеющая излечить любой недуг, телесный или душевный. Смиренная, незаметная, верная Эдме.

Симон и Камилла вошли в дом, Эдме усадила их за стол, дала есть и пить. Вскоре рядом с ними сели братья. Только Вечерние, потому что Утренних не было дома, они поздно вернулись с Висячей Скалы в деревню и остались там на ночь. Говорили мало. Блез-Урод сказал так: «Матушка была хороша. Отец с Фернаном срубили на поляне Буковой Богоматери дерево, в котором был вырезан посвященный ей ангел. Из его ствола выдолбили гроб, в нем матушку и похоронили. Проводить ее пришло много народу. Отец ушел в монастырь на Висячей Скале и больше не вернется. Он хочет жить там, в покое и уединении. На берегу Тренклена, около скалы, что колеблется под ветром. Мы скоро пойдем его проведать и скажем, что ты объявился. Он обрадуется. Но что вы оба собираетесь делать?» — «Уходить. Сегодня же до рассвета, пока старик не кинулся нас искать. Уйдем так далеко, что он нас не достанет. Работу я найду где угодно. Вернемся, когда старый Амбруаз подохнет. А пока бежим. Будем идти всю ночь, я знаю лес и не собьюсь с дороги. Пойдем по направлению к Аваллону». Оба, и Симон, и Камилла, были уверены, что у них хватит сил шагать всю ночь и весь следующий день. До тех пор, пока старик не потеряет их след.

Собрались быстро. Эдме дала им в дорогу припасов, немного белья. Луизон-Перезвон зазвал Камиллу в родительскую спальню. Он собирался отыскать в шкафу большую шаль, которую прежде носила Рен, чтобы подарить ее Камилле. Он обожал женскую одежду, и ему было не по душе, что Камилла в грубых мужских штанах. Пусть накинет шаль, в память о матушке. Когда он открыл дверцу шкафа, черный креп, закрывавший зеркало, упал, и Камилла увидела свое отражение. Впервые поразилась она своему сходству с Симоном. Она взяла шаль, сложила ее и упрятала в котомку, которую ей дала Эдме. «Я буду носить ее там», — сказала она. Где это «там», она и сама не знала. Все равно, лишь бы подальше от деда. «Там» их не настигнет его ревнивая злоба, им не будут страшны его гнев и безумие.