Читать книгу "Чума - Александр Мелихов"

Уже понимая, что это бессмысленно, искатели химических наслаждений вошли в убогий серый подъезд, и крепыш в белой рубашке с легкостью огромной кошки взлетел на один пролет, на следующий… Витя с Юркой едва поспевали за ним, и Витя отметил уже без особой тревоги (чтобы напугать его, теперь требовалась все большая и большая порция страха), что Юрка задыхается сильнее, чем он, будучи младше как-никак примерно четвертью века.

Крепыш удостоил их внимания только у отсутствующей двери в темные чердачные пространства: «Он у меня точно на вторую ногу будет хромать».

В краю, где царствует чума, надежнее черпать душевные силы не в высоком, но в плоском, не в многосложном, но в примитивном. У Вити с Юркой внезапно выдался потрясающий вечер — вечер взаимного распахивания и приятия сердец друг друга. Именно: друг открывался другу и принимал друга. Минута за минутой, а потом час за часом они упивались откровенностью и чаем, уже спитым, но безупречно горячим, как их сердца. Ты, наверно, думаешь, с нежным, но горьким упреком говорил Юрка, что к наркотикам приобщаются в каком-то грязном притоне, — нет, это происходит под классную музыку, с кайфо… с обаятельными девчонками, и протягивает их тебе твой лучший друг. Давно миновавшие упоительные разговоры в общежитии были только слабым подобием — ведь здесь собеседником был наконец-то вернувшийся в собственный облик любимый сын, у которого — невероятно — снова ожило лицо, заблестели глаза…

И если в общежитии только последний зануда мог напомнить, что завтра утром ему нужно на лекцию, то в облезлой кухоньке пропащего дяди, обратившейся в уютнейший уголок мироздания, эту несколько унизительную роль неожиданно взяла на себя Аня: завтра утром ей нужно было отправиться к «мальчику» из их класса за рецептами на снотворные (мальчик ныне возглавлял психдиспансер). Аня начала с тона добродушной ворчливости (Витя вновь испытал мимолетную гордость, что он почти единственный из смертных, кто удостоен возможности видеть Аню в неполной причесанности), вдруг вгляделась в Витино лицо и напустилась на Юрку: «Ты бы хоть отца пожалел — посмотри, какой он бледный». Но не успел Витя вступиться, что никакой он, мол, не бледный, как вдруг у Юрки запрыгали пухлые детские губы, глаза налились слезами: «Ну зачем обламывать?..» Это прозвучало до того беспомощно, что у Вити, только было собравшегося заголосить октавой выше, голос внезапно сорвался, а из глаз полились самые настоящие слезы. «Не надо его обижать, ему и так не повезло», — заговорил он, плача. Аня всплеснула руками: «Видишь, — почти с ненавистью обратилась она к Юрке, — до чего ты его довел!» — «Это не он довел, — как ребенок, всхлипывал Витя, вскинув очки на лоб и поспешно удаляя слезы из глазных впадин костяшками больших пальцев. Это ты довела, это ты его обидела…»

Кончилось тем, что, наплакавшись все трое, они разошлись по скрипучим постелям преданнейшими друзьями.

Как раньше.

— Когда ты заплакал, я была готова его убить, — преданно сжимая ему пальцы, прошептала Аня Вите на ухо как о чем-то страшном, но уже миновавшем.

Я тоже если бы и мог убить кого-то, то тоже только ради тебя, постеснялся ответить Витя; к тому же он чувствовал, что готов на убийство не просто ради Ани, но ради спасения ее высоты. Вот если бы, скажем, Ане понадобилось сердце для пересадки и Вите показали на случайного прохожего: можешь забрать его сердце, и тебе ничего за это не будет, — Витя прежде всего ужаснулся бы: никакого права распоряжаться чужой жизнью даже ради Ани он не чувствовал. А вот если бы этот прохожий покусился на Анину чистоту, Анину высоту — как еще прикажете поступать с подобными господами?..

Обычно Витя лучше засыпал, когда подкладывал под щеку ладонь. Но сейчас пальцы подергивались и щекотали его, пришлось их убрать, хотя электрические постреливания в кончики пальцев обеих рук не прекратились. Впоследствии эти постреливания, случалось, и проходили, и снова начинались, — Витя так к ним привык, что почти уже не обращал на них внимания.

— Что это такое, я спрашиваю, что это такое?!. - разбудил его как бы возмущенный, но на самом деле растерянный Анин голос — и в ответ какое-то бурчание, переходящее в рычание:

— Да что такого, на сколько я там выпил, я заплачу, вернусь в Израиль, заработаю и заплачу!

Витя сразу понял, что Юрка нарочно прячется в безобразие, как скунс в защитную вонь, чтобы отвращение помешало оппоненту вывести его на чистую воду. И сработало:

— Нет, я не могу с ним разговаривать, он нарочно делает вид, будто речь идет о деньгах, — воззвала к небесам Аня, но тут же снова сорвалась: — Ты правда не понимаешь или притворяешься, что ты не имел права ее трогать без моего разрешения?!. Смотри, — повернулась она к очумелому Вите с ладненькой квадратненькой бутылочкой виски, приготовленной в качестве знака благодарности психиатрическому мальчику, — еще счастье, что я заметила, представляешь, какой бы мог быть позор! Я смотрю, она стала какая-то мутноватая, попробовала крышечку — отвинчивается… Чем ты его хоть разбавил? — снова набросилась она на Юрку.

— Да водой, водой! — прорычал тот, словно это обстоятельство полностью его очищало. — А что делать, если с сонников переклинило на синий?

Это и была логика чумы: виноват не человек, а вещество, которое он употребил.

— Какой еще синий? — с содроганием вздернула плечи Аня.

— Алкоголь. Я его нарочно так называю, чтобы подчеркнуть, что это тоже наркотик.

И Юрка пустился доказывать, что от алкоголя и сегодня погибает неизмеримо больше народа, чем от героина, — казалось, у них сейчас не было заботы важнее. Но Витя готов был влиться и в эту струю, он знал, что укравшего человека прежде всего нельзя называть вором.

— Ничего, ничего, вчера же все было так хорошо, — льстивым голосом попробовал Витя вернуть семейство в столь недавнюю идиллию.

— Да, от синего тоже перемкнуло на базар, — злобно усмехнулся Юрка.

Это был, может быть, самый важный урок чумы: если зачумленный весел, надо спрашивать не что произошло, а какое вещество он употребил, если же зачумленный мрачен, злобен — чего он недоел или переел.

Даже слезы ничего не означают: аллигаторы тоже плачут — от избытка вроде бы соли в организме. Не верить слезам, не верить нежности, не доверять веселости, страшиться дурашливости — во всем видеть признаки приближающегося конца…

Только где же он, конец, в конце-то концов?!.

Вот милиция и без всяких специальных уроков знает, что каждый не в меру веселый человек — пьян.

— Да чего же ты такой пьяный?.. — почти ласково протянул пышноусый старшина, столкнувшись с кувыркающимся, жонглирующим Юркой в коридоре купейного вагона. Витя скоренько, скоренько потянул Юрку к Ане в купе, особо уповая на свои очки как верный знак социальной благонадежности. А уж вместе с Аней они явят собой верх добропорядочности. «В клинику, в клинику»… Старший сын как будто тоже не верил в высшие возможности человеческой души. «Ломбы у него прошли, значит, пора за ум браться. А он хочет кайфовать. А вы идете у него на поводу. И вместо наркомана получите токсикомана», — он говорил как понимающий. «Откуда ты это знаешь?» — «Да кто же этого не знает. Я только не знаю, где вбы живете». Где, где — там же, где и все, кого чума обошла стороной. Зато в поколении детей, похоже, и самым благополучным пришлось кое-что повидать.