Читать книгу "Запах высоты - Сильвен Жюти"

Он прибежал на луг, задыхаясь; цветы потеряли яркость, краски их сделались мягче – луга уже золотил закат. Никогда еще он так быстро не бегал. Альпенглех гордо плыл в вышине, а тень уже затопила все внизу, будто озеро смерти, откуда не выныривала наверх ни одна вершина. Ему надо было держаться как можно ближе к солнцу, поэтому он не свернул в ущелье, ведшее к леднику, а пошел прямо в гору. Камни обдирали ему ноги; задул ветер – как всегда в этот час, когда наступавшая тень быстро охлаждала воздух и между зоной жизни и зоной смерти бились порывы ветра, сражаясь между собою так же, как свет и тьма. Его гора была увенчана солнечным нимбом, снежная шапка сияла золотом – тем самым золотом, за которым он гнался: это было то золото, которое солнце укрывало в горах и защищало до последнего вздоха на леднике Саск делла Круск.

Но теперь граница тени поднималась быстрее. Он обернулся: огромное красное солнце почти касалось гребня горы напротив. Ребенок добрался туда, куда никто никогда не забирался, потому что в горах нечего было делать; они никого не интересовали, кроме разве что господ, наезжавших из города в странных смешных костюмах, которые похлопывали его по щеке и медленно разговаривали с ним, взяв за подбородок, a zio часто провожал их в горы.

Он задыхался, и, кроме того, в глубине сердца ребенку было тревожно от того, что он чувствовал, насколько важна его миссия. Ему казалось, что мир рухнет и никогда больше не взойдет солнце, если сегодня вечером он, к несчастью, позволит ему ускользнуть. С трудом переводя дыхание, он добрался до снежного гребня: с одной стороны тот был весь еще розовый, с другой – черный как ночь. Там, дальше, еще ярко искрились скалистые башни Саск делле Нуве. Но чтобы добраться туда, ему пришлось бы спуститься в ущелье Динторни, а потом опять подняться… Ночь наступит раньше. Поэтому он продолжил подъем по той скромной горушке, что ему досталась. Становилось холодно, но он шел так быстро, что почти не чувствовал этого. Ребро вело его прямо на восток и постепенно делалось все более пологим, так что ему все время казалось, будто вершина отдаляется. Сейчас последние лучи заходящего солнца светили ему прямо в лицо, вырезая силуэт горы, по которой он карабкался, – как в китайском театре теней. Странное предчувствие сжало его сердце. Он знал, что, несмотря на усталость, ему удалось забраться так высоко, как он никогда еще не поднимался. На подходе к вершине на него обрушился холодный яростный ветер. Слева от него розовел ледник, уже понемногу темневший – провалы его вертикальных трещин заметно наливались фиолетовой чернотой.

Вдруг он достиг обрыва, дальше уже ничего не было; снежный, почти горизонтальный склон без перехода сменился темной бездной, на дне которой лежала тень, а внизу перед ним развернулся весь мир. Прямо в лицо ему еще светило солнце, заходящее за гребень какой-то неизвестной горы, И его последние лучи осветили ему другие горы, бесконечное множество гор, еще тонувших в сиянии чистого золота или уже слегка порозовевших; ему было видно, как тень от его вершины наползает на долину. И вот – внизу зажглись огни. Со всех долин поднимался наверх многоголосый немолчный гул: блеянье овец, гудки автобусов, визг пилы, стук топора, лай собак, смех и детские крики, – и, несмотря на расстояние, все эти звуки раздавались так звонко и четко и так далеко разносились в вышине, будто их сохраняла кристальная чистота этого горного воздуха. Но его родная деревня оцепенела, затаившись в мрачной тени, и оставалась безгласной. Тогда он с отчаянием понял, что солнце покинуло его и оставило здесь одного – в черноте и холоде ночи. Он задрожал. Конечно, он боялся. Но в глубине своего сердца ребенок понимал, что переживет сегодня эту ночь на вершине, потому что солнце только что преподнесло ему в дар весь этот огромный мир. И умиротворившись душой, он взглянул на горы и увидел, как они тускнеют: все горы стали серыми; и тут он догадался, что гор достаточно много, чтобы он всегда мог найти в них успокоение, особенно зная, что отныне ему никогда и…

…Всей жизни не хватит,

чтобы добраться до монастыря Серто. На четвертый день нам пришлось выступить в путь до рассвета и взбираться наверх inter montes asperrimos,[87]весь день борясь со все более пугающими тяготами и пробиваясь в снегах по таким горам, что у меня кружилась голова и я сильно боялся лишиться чувств. Преодолев величайшие опасности и достигнув обледенелой долины, усеянной невиданно страшными провалами и рытвинами, стоившими нам немалого труда, мы остановились на каком-то уступе посреди снегов и, глядя на выросшие пред нами скалы, поняли с досадой, что дальше пройти нельзя; монах же все показывал мне наверх на что-то светлое, сияющее словно золотая игла, и уверял, что там и есть их монастырь Серто, где мы найдем утешение и отдохновение от наших трудов, побуждая нас идти вперед; но я то ли из-за сверкания снегов, то ли от дурноты моего зрения не сумел различить, что это было. Мне и впрямь показалось, что там что-то мерцало, но я не мог бы сказать, дворец это или скала, дело рук дьявола или человека.

Хотел бы я разглядеть поближе, что же сияло там на такой высоте, если это не золотая крыша их монастыря и не чудесная магия их богов. Но путь вперед был перекрыт, и преграждали его не столько льды, сколь удивительная крутизна горных склонов; я подумал, что эта гора, должно быть, обрывается вниз страшным разломом, достающим до самых недр Земли, но они сказали, что нет и что те, кто этого заслуживает, добираются наверх без особых усилий, отчего мне стало ясно, что в их глазах я, бредущий с таким трудом, наверное, великий грешник. А вот святой отец, похоже, переносил все удивительно хорошо; этот воздух – гораздо менее плотный и кристально чистый – делал его дыхание размеренным и свободным; чем выше мы поднимались, тем более обострялись все его чувства и усиливалась необыкновенная легкость во всем теле; отчего он (дабы подбодрить меня) заключил, что мы уже приближаемся к третьему небу, лежащему над небом гроз и метеоров, где мы до сих пор находились, потому-то нам и приходится терпеть такой мороз и ветер; но вскоре, сказал мне святой отец, мы достигнем третьих небес, коих, по словам философов, касаются лишь высочайшие горы – такие, как Олимп и Афон; а он нисколько не сомневается, что эта гора, Серто, им ровня. И потом, на том же Олимпе всходившие туда древние философы видели рождение гроз у себя под ногами и оставляли там надписи, водя пальцем по песку, а год спустя обнаруживали эти буквы неповрежденными, настолько чист и спокоен тот воздух; святой отец не сомневался, что наша Серто – такая же, вот почему он обещал мне скорый конец моих страданий. Я готов был охотно верить ему, хотя и не был так счастлив, как он: я задыхался и сетовал на свою долю; но святой отец всячески укорял меня, и я, несмотря ни на что, шел и шел за гилонгами, которые тянули и толкали меня, будто заплечный мешок.

Затем снежный склон выгнулся еще круче и стал почти совсем отвесным, к чему прибавилась еще новая беда: ноги мои увязали в снегу так, что, пока вытащишь одну ногу, чтобы сделать следующий шаг, в снегу остается глубокая борозда, и, провалившись в нее, путник оказывался почти в той же точке, откуда вышел; и так мы двигались, пока солнце не обогнало Сириус и не стало клониться к закату.