Читать книгу "Дальний остров - Джонатан Франзен"

Китайская политическая система не позволяет создать движение защитников окружающей среды в западном понимании — как единое сплоченное движение активистов. Да, плотина в районе Трех ущелий на Янцзы породила нечто напоминающее организованное сопротивление в масштабе страны, но отчасти это объясняется тем, что в самом правительстве были разные мнения по поводу проекта, и тем, что плотина дала выход общему политическому недовольству. Незадолго до того правительству пришлось заняться проблемой загрязнения озера Тайху близ города Уси, но не из-за шума, поднятого горожанами (позднее некоторых из них посадили в тюрьму), а потому, что цветение воды угрожало водоснабжению Уси. В Китае есть ряд видных, активных и откровенных защитников окружающей среды, многие из которых бывшие журналисты, и отдельные граждане нередко выступают с протестами против локальных угроз, касающихся их лично. Но борьба активистов с чиновниками менее важна, чем трения между пекинским правительством, в целом выступающим за серьезные природоохранные меры, и местными властями и властями провинций, безусловно отдающими приоритет экономическому росту. Неправительственным организациям — таким, как Шанхайское общество защиты диких птиц, — не разрешено вступать в союзы или выполнять директивы каких-либо общенациональных групп, и у каждой из них должен быть правительственный куратор. Это примерно то же, чем были бы наши местные отделения Одюбоновского общества,[36]если бы не сущестововало более левых общенациональных групп, если бы в Вашингтоне не вел агитацию Сьерра-клуб.[37]Почти всем таким организациям нет и десяти лет, и их роль пока что главным образом просветительская.

Протесты в западном стиле, когда они случаются, носят, как правило, ситуативный, местный характер и не дают результата. Еще четыре года назад Цзянвань — восемь квадратных километров увлажненных земель на месте бывшего военного аэродрома, природная среда, отличавшаяся разнообразием, — был крупнейшим островком природы в центре Шанхая и магнитом для местных любителей птиц. Когда эти любители узнали, что там собираются построить жилые дома, они, объединив усилия с местными исследователями, направили правительству петицию о том, чтобы план был отменен или пересмотрен, и подключили к освещению кампании журналистов. В итоге правительство оставило нетронутым крохотный участочек, на котором, как сказал с презрением Карибу, «можно, если повезет, увидеть черных дроздов или малую белую цаплю». В остальном застройка пошла по первоначальному плану.

Больше всего голосов на выборах в правление получила Стинки: ее поддержали тридцать восемь из сорока голосовавших. «Чрезвычайно юный» Шадоу оказался одним из двух непрошедших. После фуршета мы посмотрели слайд-шоу, которое подготовил лучший шанхайский любитель птиц — милый человек с очень легким характером, недавно вернувшийся из путешествия по провинции Юньнань, чья природа славится богатством и разнообразием. («Вот здесь, — сказал он, щелкнув мышкой, — в меня впилась пиявка».) Стинки смотрела презентацию восхищенно. Она сама вскоре собиралась, оставив дочку с мужем, отправиться на две недели в Юньнань смотреть птиц вместе с Карибу и надеялась повидать не менее сотни новых для себя видов пернатых. Я спрашивал ее до этого, как смотрит на ее хобби муж. «Он считает, что я устроила себе веселую жизнь», — сказала она.

Из окон учебного кабинета видна была верхняя половина башни Цзин Мао — та, где располагался мой отель. Цзин Мао еще несколько месяцев назад была пятым по высоте зданием мира, но теперь ее потеснила башня Шанхайского всемирного финансового центра через улицу от нее, которая будет носить титул самого высокого здания Азии около двух лет, пока поблизости не вырастет еще более высокая башня. В номере на семьдесят седьмом этаже, за окнами которого белело небо, полное угольного смога, все сверкающие приспособления, все элементы дизайна, на каких останавливался мой взгляд, настроенный на определение источников, наводили на мысли об энергии, потраченной на добычу и переработку сырья, на доставку изделий в Шанхай, на подъем их на девятьсот с лишним футов. Пиленый и полированный мрамор, литое стекло, плакированная сталь. После холодного и мрачного Субэя номер казался мне неприлично роскошным; исключение составляла вода из крана, которую постояльцам не советовали пить.

— Если вы не нашли птицу в лесу, — саркастически заметил лучший шанхайский любитель птиц, — пойдите на местный рынок, и вы увидите ее в клетке.

Двое молодых участников собрания — Ифэй Чжан и Макс Ли — предложили на следующий день показать мне места в устье Янцзы. Ифэй — худощавый, с правильными чертами лица — бывший журналист, сейчас работает в шанхайском отделении Всемирного фонда природы. Макс родился в Шанхае, изучал инженерное дело в Суортмор-колледже[38]и вернулся на родину веганом и любителем птиц, стремящимся стать профессиональным экологом. («Я стараюсь как могу, но быть веганом здесь — безнадежное дело», — пожаловался Макс, покупая нам на завтрак омлет у уличного торговца.) Утро мы провели в природном заповеднике на острове Чунмин, а после этого Ифэй и Макс предложили мне поехать в «болотный парк» на окраине Шанхая. Китайские борцы за охрану природы относятся к таким паркам не более серьезно, чем к детским живым уголкам. Как правило, такие парки состоят из искусственно углубленных прудов и живописных островков с вымощенными деревом дорожками, от которых птицы стараются держаться подальше. Шанхайский парк расположен по соседству с военной базой, на которой шли стрельбы. Залпы звучали так громко и близко, что казалось, будто находишься в зале игровых автоматов; один трассирующий снаряд прочертил небо прямо у нас над головами. В парке имелись цветные прожекторы, искусственные валуны, откуда лилась китайская поп-музыка, и прямоугольные клумбы, густо засаженные анютиными глазками. Ифэй посмотрел на клумбы и бросил:

— Идиотизм.

Мы переправились через Янцзы на старом тихоходном пароме. Цветом вода напоминала цементный раствор. Когда мы приблизились к берегу, сотни пассажиров стали напирать на переборки судна, стараясь протиснуться через узкие двери на маленькую площадку, откуда надо было спускаться по крутой и узенькой металлической лестнице. Хотя мне пришелся по душе темп, в котором живет эта страна, — китайцы выходят из авиалайнеров поразительно быстро, и двери китайских лифтов обладают мгновенной реакцией, — мне не понравилось, как меня толкали около этой почти отвесной лестницы. Я привык к нью-йоркским толпам, но эта толпа была иная. Она отличалась, в частности, рвением, с каким использовалось самое крохотное преимущество над тобой, самое мимолетное твое промедление. Но еще примечательней было то, под каким углом теснившиеся вокруг меня женщины (они составляли бóльшую часть пассажиров) держали головы. Они смотрели вниз ровно на шаг вперед, точно надели шоры, и, в отличие от линии нью-йоркской подземки «Лексингтон-авеню», где у меня порой поднимается давление от взглядов, полных вызова или негодования, тут возникло чувство, что я для них неодушевленный предмет, не более чем препятствие, воспринимаемое лишь в общих чертах.