Читать книгу "Воскрешение Лазаря - Владимир Шаров"

Не помню уже, откуда, рассказывала Катя тетке, Коля написал письмо, где говорил, что все знает и все понимает, что он никогда не сомневался, что Феогносту сделаться юродивым, нищим духом, будет неимоверно трудно, он другой, в нем чересчур много решительности, чересчур много гордости и знаний, умалиться до божьего человека для него столь же тяжело, как верблюду пройти сквозь игольное ушко. Беда в том, что он хочет войти, прорваться в юродство, взять его, как крепость. Он с детства был такой, так жил и так понимал мир, и еще не знает, что прежде придется пройти через полную безнадежность, через немощь и слабость. Прежде надо капитулировать по всем статьям, согласиться на все условия, все отдать и все потерять, будто тот же Иов. Лишь тогда он увидит Бога, как видит его юродивый, полюбит той же любовью, так же будет Его ждать и на Него уповать. Для тебя больше никого не должно остаться, только Бог, один Бог, даже без мира, который Он для человека создал и куда его поместил. Феогносту это тяжелее, чем стать, например, красным комиссаром и с весельем и удалью усмирять непокорных басмачей.

Слова Коли о Феогносте, наверное, были правдой, во всяком случае и Катя часто думала нечто похожее, но Коля ее убедил другим. Тут он, наоборот, работал против себя. Ведь, смотри, Аня: если шансов опроститься у Феогноста нет, чего его держать – пусть лучше уходит в мир. Однажды, отвечая на письмо, Катя, хоть и уклончиво, написала, что, судя по всему, у Коли с Натой ничего хорошего не получилось, вряд ли получится и дальше; оба они неплохо знают Нату: решения, подобные сызранскому, не обдумав, она не принимает, а если решилась, ее не остановишь. Коля ей ответил, что суть не в нем: станет Ната его ждать или не станет, в любом случае он вернется в Москву не раньше, чем через три – четыре года, – как ни посмотри, через вечность. Да и его бывший друг Илья Спирин Нате все равно что муж, они давно живут вместе в их старой квартире на Полянке. Главное же, стоит Спирину пальчиком шевельнуть, и он, Коля, труп. Вряд ли Ната любит Илью, скорее, просто ей стало не на что жить, я, каялся Коля, ей ничего не оставил: «В нынешние времена, с грудной дочкой на руках, а ей ни есть, ни одеться не во что. В общем, – продолжал он, – я Нату ни в чем не виню, и дело не в моей ревности, не в моем, как ты пишешь, собственническом инстинкте, а в Феогносте». Он, Коля, не сомневается, что сейчас, в тысяча девятьсот тридцать первом году, увидев Нату, а она, если судить по фотографии, которую он с собой носит, родив, только похорошела, стала мягче, женственней, прежней угловатости в ней теперь днем с огнем не сыщешь, так вот, он уверен, что Феогност не устоит. Снимет клобук и пойдет туда, куда она позовет. Но они с Катей знают, Ната слабаков не любит.

Сейчас, когда ей некуда податься, когда она мечется между ним и чекистом, Ната вдруг вспомнила про Феогноста, какой он сильный, красивый, уверенный в себе, недаром все говорили, что они замечательная пара, и тут он объявил, что уходит в монастырь. Она вспомнила Феогноста, и ей почудилось, что так она сразу развяжется и с чекистом, которого никогда не любила и живет с которым лишь из-за нужды, и с ним, с Колей, который оставил ее одну с ребенком, в сущности, бросил и погнался за немыслимым фантомом. Но потом она разберется, она быстро во всем разберется и увидит Феогноста другими глазами. Пока по-прежнему он для нее герой, рыцарь без страха и упрека, а тут она поймет, что Феогност обыкновенный неудачник. Судьба играла с ним в поддавки, была настоящей золотой рыбкой – шутка ли, в двадцать девять лет иерарх Русской православной церкви, и вот ничего нет, ушло сквозь пальцы. И не потому он упустил кафедру, что был глуп, а потому, что струсил, испугался. Дальше экзотика – юродство, но и здесь результат не лучше. Теперь он возвращается к Нате. А что он умеет? Что может? Как будет зарабатывать деньги? Кормить семью? На что ее, Нату, с девочкой содержать? Оба очень скоро поймут, что жестоко обмануты, винить же будут друг друга.

С юродством он еще может себе объяснить, что истинное христианство уцелело лишь здесь, лишь сюда власть не успела добраться. И добравшись, выгадает немного, ничего юродивым не надо, за жизнь они не держатся, их и поймать, подцепить не за что.

А тут ты вечное спасение меняешь на Натину постель. Но вожделенная Ната разве та, что была? Прошло столько лет. Прожили они их по-разному и разошлись далеко-далеко. Он молился, думал о Боге, она меняла любовников, рожала, и – он, Коля, руку дает на отсечение – года не пройдет, а они в кровь разругаются.

В общем, он Кате объяснил то, что она и сама понимала, прямо на пальцах показал, что для Феогноста Ната – не выход. Да и с юродством – не конец; что Феогност не может попасть в колею, стать в их мире своим, – это испытание, его проверяют на прочность. Юродство – тяжкий крест, и Тот, Кто на него благословляет, должен убедиться, что Феогност не соскочит с подножки. Так что он, Коля, не исключает, что однажды Феогносту это будет дано. Если же его получит Ната, она прямо за руку приведет его туда, где ничего другого, как наложить на себя руки, ему не останется.

Следующее Колино письмо датировано третьим августа, и оно, очевидно, продолжение предыдущего. Он почувствовал в Катином настроении перелом и пытается развить успех. Явно имея в виду самоубийство Феогноста, Коля пишет: «Именно к этому ты, Катя, его и толкаешь, именно на этот путь его, христианина, направляешь. Помни, отпустишь Феогноста, во всем, что дальше, виновата будешь ты. И не объясняй потом, что ничего не знала, ни о чем не догадывалась. Больше тебе так не оправдаться». Что Коля прав, Катя теперь понимала ясно, ясно ей было и то, что новый грех она брать на себя не согласна.

Ната последние два месяца только и писала, что приедет в Сызрань и они впервые за многие годы увидятся, вволю наговорятся. Она писала, что с отцом Феогностом ей надо посоветоваться насчет своей жизни, с Колей у них не ладно, да и разве могло быть по-другому, когда он, едва женившись, ее, беременную, фактически бросил. Она соломенная вдова, и ей нужен совет или даже разрешение, которое один отец Феогност и может дать. Обычно Ната звала Феогноста, как и раньше, Федей, и Катя поняла, что перемена не случайна.

В первых числах августа Катя получила очередное письмо, из него следовало, что Ната собирается приехать в Сызрань недели через три – в конце месяца. В письме Ната впервые спросила об их с Феогностом почтовом адресе, раньше они переписывались только через знакомых. У Феогноста в Сызрани жили две старые, еще с Нижнего, прихожанки, простые женщины, которые ничьего внимания привлечь не могли, на их имена и писала Ната. На письмо сестры Катя дипломатично ответила, что они сидят на чемоданах, со дня на день должны переехать, но куда, точно неизвестно, есть несколько вариантов, и какой лучше, они не решили, так что в их нынешнем адресе проку мало. И тут же, чтобы Ната ничего не заподозрила, приписала, что если сестра телеграммой сообщит день приезда и номер поезда, она, Катя, встретит ее на вокзале.

В тот же день она отправила открытку Коле, где было, что, во-первых, он во всем прав, а во-вторых, что Ната в конце августа приезжает в Сызрань. Она, Катя, обещала ее встретить на вокзале и очень надеется, что встретит не одна, а вместе с Колей. Еще она написала, что хочет отвезти Нату в одну из городских гостиниц и там постарается объяснить то, что ей, Кате, успел объяснить Коля. Точной даты Натиного приезда она, к сожалению, не знает, выяснит – сразу пошлет телеграмму. В связи с этим ей хотя бы примерно надо знать его маршрут, в частности, где он в ближайшее время собирается останавливаться. На Катину открытку Коля ответил, что почта работает плохо, и он, чтобы не опоздать, безо всякой телеграммы через десять дней выезжает в Сызрань. В итоге в город он попал за три дня до Наты и поселился в дешевой и донельзя грязной гостинице, которая называлась «Ахтуба». Туда же Катя прямо с вокзала потом привезла и Нату.