Читать книгу "С чужого на свой и обратно. Записки переводчицы английской полиции - Светлана Саврасова"

Что ж, можно и так определить то, что происходило в родильном отделении Первой минской горбольницы на улице Ленина. Это было после взрыва в Чернобыле, тридцать пять дней спустя. Эвакуация скота из зараженных районов уже успешно закончилась. Теперь настала очередь беременных женщин и детей, которых отправляли, естественно, в разные стороны, разлучая семьи, так сказать, по привычке, оставшейся cо сталинских времен. В ту ночь на железной дороге образовался затор из поездов с эвакуированными, и минские кареты скорой помощи были отправлены на какую-то крохотную станцию с одним перроном. Так образовалась пробка из поездов и «скорых», эвакуация продолжалась всю ночь. А родильное отделение Первой горбольницы – это самый центр района Каракулевых Шапок. Жена какого-то министра позвонила жене начальника ГАИ и устроила скандал – что это за вой сирен среди ночи? Не война ведь!

Поэтому, получив приказ, на «скорых» выключили сирены, но оставили включенными синие мигалки. В палатах родильного отделения эти мигающие огни создавали атмосферу какой-то космической технокатастрофы или чего-то вроде первой дискотеки после высадки на Земле зеленых человечков. Я не могла родить в таких условиях. А когда еще врачиха начала на меня орать: «Ну что ты так сжимаешься, что так сжимаешься? Расслабься, тебе говорю! Что, мне ножницами резать?» – то у меня совсем все прекратилось. Еще была директива сверху – не делать кесарево сечение облученным; видимо, они решили, что если у ребенка есть жизненная сила и воля к победе, он и сам вылезет, дадим шанс природе! А если не вылезет, то в другой раз приходите, дорогая мамочка.

А я уперлась, что именно в этот раз! Мой ребенок, как я теперь знаю, такой осторожный, даже несмелый. И на технодискотеки не ходок. Может, он хотел переждать?

Мне надо было добиться своего силой, швырнуть на письменный стол какого-то важного гинекологического начальника свое журналистское удостоверение и угрожать, что сейчас пойду к министру здравоохранения, у которого месяц назад брала интервью для «Советской Белоруссии» (что чистая правда). И что, идти напрямую через площадь Ленина? Каждые пять-семь минут судороги заставляли меня становиться на четвереньки. Я лежала босая, без трусов, в рубашке с пятнами подозрительных цветов, оставшимися от прошлых стирок и свежими от вытекающих из меня через естественные отверстия физиологических жидкостей, и со штампом для защиты от кражи «Министерство здоровья и счастья всех женщин БССР».

Ну меня и разрезали, лишь бы как. Кесаревым сечением по методу Лебедева, разработанному в 1896 году. Продольно. Зашивали, похоже, вслепую. Не составили как положено мышцы живота, поэтому торчит он сейчас из-под грудей, как слепая морда какого-то мутанта. Но даже с таким украшением я вышла замуж. Три раза. Поэтому меня ужасно смешит, когда англичанки жалуются, что целлюлит на бедрах отпугивает от них потенциальных женихов.

В общем, есть у меня сын в результате разных операций и стечений обстоятельств. Мой собственный сын! Он похож на мою маму. А статью в моего папу! Значит, не подменили его в больнице, не ошиблись. А могли. Я так благодарна родине за своего ребенка! Только как-то так получилось, что благодарность у меня есть, а родины нет… Не ощущаю я родины и не имею ее. И не хочу иметь. Спасибо.

28

28. Настала черная пора.

Срок подачи налоговой декларации.

Последний свисток. Всё записанное мною на эту тему – ворох бумаг. Требовалось подсчитать все мили, которые проехала за год по служебной необходимости, вычислить стоимость горючего, прибавить ее к приблизительной величине амортизации автомобиля и вычесть все это из моего дохода. Езжу не на ракете «Восток», а всего лишь на антилопе типа «RAV-4». Ракетой в этом году было бы, пожалуй, дешевле. Позарез нужно найти предыдущий блокнот, такой с желтой обложкой, с записями от начала года, потому что в том, который под рукой, записи с мая. Ищу блокнот и чувствую, что во мне что-то ломается. Теряю волю к жизни. Ползаю по углам. Посмотрела везде – в корзине с грязным бельем, под кроватью, под сиденьем водителя в машине, в чемодане с зимними вещами, в выдвижном ящичке для косметики и канцелярских принадлежностей.

Есть! Нашла! В ящичке с надписью «РАБОЧИЕ ТЕТРАДИ»… Как же это случилось, что я положила вещь в предназначенное для нее место? Хм… осечка характера.

И вот сижу и считаю эти самые мили. Но что-то зудит, помехи во внимании. Замечаю, что эти каракули, эти истории, украденные из-под носа Закона об охране личных данных, эти предательства государственных соображений, эти бумажки и листочки, не попавшие на вечное хранение ни в полицейский архив, ни в Хроники Акаши, эти спонтанные записи на полях – все это написано мною… по-польски! Это уже не осечка, это аномалия. Вот, пожалуйста: грузинский монах из расположенного поблизости буддийского монастыря школы Теравада побил своего норвежского собрата за то, что тот курил марихуану и после третьей затяжки назвал его советским диверсантом и атеистом. Ибо у норвежцев к русским столько же уважения, сколько у поляков претензий. То есть порядочно. Ну и получил этот полярный медведь по сусалам, как Буддой положено. И все это написано по-польски! Мало того: двое молдаван угнали велосипед «Nike» цвета «серебристый металлик» со стоянки у супермаркета «Morrisons» в Дорчестере – и это тоже по-польски! Эстонец избил украинца из-за прекрасной… латышки, хм. Все по-польски! Наконец, натыкаюсь на редкий этнический случай: Джон Стивенс, англичанин до мозга костей, отдыхавший в десять вечера в пабе «Белый олень», попросил огонька у Ивана Капустина, русского до мозга костей и других внутренностей. Этот Капустин вежливо и с улыбкой достал из-под плаща полутораметровую пушку с романтичным названием МС255-20. Господи! Весь паб упал на колени и пивные животы и взмолился, чтобы Ваня проявил российское великодушие (и откуда берутся на свете такие представления?). Иван, удивленный произведенным впечатлением, попробовал громко, даже слишком громко в создавшейся ситуации, ну и, естественно, по-русски, объяснить обществу, что это лишь выполненная в натуральных размерах копия оружия, сделанная по заказу одного олигарха исключительно для прикола. И что, мол, в данный момент это полезное кухонное приспособление – зажигалка.

И все это в моем желтом блокноте записано по-польски.

Что, как, почему? Почему не на языке моих колыбельных, бессмертных произведений Пушкина, Толстого и прочих набоковых? И моих же курсовых работ? Почему не на языке Шекспира, Оруэлла и прочих джеймсов джонсов, моей кандидатской диссертации и языке общения с сегодняшним окружением?..

Ополячилась?

Ясно как день. А по-польски: ясно, как солнце, или – прямо, как член.

И это не в Польше, а здесь, на Острове, в Веймуте на берегу Ла-Манша, называемого тут Каналом!

Я одновременно взволнована и испугана. Мне не по себе. Впрочем, мне так часто не по себе, что уже становится привычным. Звоню с этой проблемой Роберту. Жалуюсь и ною. Приезжаю к нему рано утром на следующий день. Он только что встал с постели и еще сонный, и я целую его в небритую щеку… А потом извожу жалобами на свою любовную болезнь. Роберт увлеченно спекулирует: я, мол, по натуре бояка, и страх де – мой решающий элемент, и что, мол, битие определило мое сознание, и, исходя из этого, мозг подобрал самое безопасное средство общения с окружающей средой. Русские слова-дела-стереотипы слишком сильные, английские – слишком слабые. А польская полумягкая ментальность оказывается в самый раз в данную минуту и в данных обстоятельствах.