Читать книгу "Ригодон - Луи-Фердинанд Селин"

– Где мы находимся?… На каком вокзале?

– Какой-то новый… ничего не написано… нет вывесок…

– Ты уверена?

Она ищет… я не уверен, что Фелипе умеет читать… характерно, что никого на платформах не осталось, никого на деревянном перроне… все, и взрослые и дети, спустились… я вижу их внизу, на щебенке, они не ушли далеко… ах, маленькие кретины!.. Вот они, никакой ошибки, никакого преувеличения, все кривоногие, большие головы наклонены к плечу, от четырех до десяти лет, примерно… маленькие слюнявые Квазимодо… я тоже ищу название вокзала… нет! Как в Оддорте… и служителей тоже не видно… по-моему, это временный вокзал, который смонтировали после бомбардировок… он возведен ненадолго… вокзал-неотложка… во всяком случае, отлично виден порт… и суда с винтами в воздухе… подходяще для локомотива в облаках?… Не стал бы судить… фантасмагория? Возможно! Следствие лихорадки… но что касается этих пакетботов с задранной кормой, то я абсолютно убежден!.. Vide Thomas! Vide latus! Але там, внизу, на мелкой гальке, вся эта клика, слюнявые малыши и нелепые путешественники, совершенно ничего не видели… мы, мы доминировали!..

– Доктор! Доктор, вот они!

Они давно уже спустились! Она хотела сказать, эти недоноски… она была слишком озабочена своим кашлем… она ничего не видела… она безутешна… они выбрались из-под своих брезентовых чехлов… конечно же, никто им не помогал…

– Они подходят!.. Подходят!

– Они вас не укусят!

Одиль и ее кровохарканье… что за история!

– Мне им нечего дать, доктор!

Черт побери, и нам тоже… вот уже восемь дней, как мы съели последнюю буханку хлеба… совершенно истощены, абсолютно отупели, и еще выслушивать эти глупости!.. Нет уж, увольте!.. Я думаю о нас, о нашем состоянии, о маршруте… какой маршрут? Это, должно быть, еще одно милое подстегивание «смелого малыша»! Мне скоро семьдесят… вероятно, в 1896-м я впервые услыхал это стимулирующее «смелее, малыш!». Это сказал мой дядя, мы ехали через Каррусель, он шел навстречу, открывать свою лавочку на улице Сен-Пер… я с матерью направлялся на улицу Дрюо, к магазинчику на улице Прованс, где она чинила кружева… дорога через Каррусель бесконечна… речь не идет о прогулке… моей бедной матери не до развлечений, мне тоже… потому нет необходимости в этих «смелее, малыш!» Я прекрасно справлялся один… мой подлец-дядюшка полагал, что я должен выработать привычку мчаться на работу… однако мы с матерью не мешкали… на омнибусе быстрей, но это стоило пять су на двоих…

Рискую вам надоесть!.. Ах, утомительная привычка стариков сиять отраженным светом своей юности, ее мельчайшими безделицами, пи-пи на близких, коклюш в грудном возрасте, грязные пеленки… я вижу этих младенцев ежедневно в своей газете, сфотографированных со спины, анфас или в профиль, таких довольных собой, разодетых, таких созревших для вивисекции и таких счастливых, избалованных, это столь же популярные звезды, как похититель детей с улицы Торшон или суперстар Брилльянтин… грозные правители… фантастические маршалы ветра… я бы их всех запечатлел в мраморе, чтобы отчетливо представить их анатомическую природу с мозжечком, поджелудочной железой, простатой…

Ну же!.. Ну же! Вернемся к нашей хронике!.. Я снова теряю вас, то и дело… неладно с моей головой, кирпич, вы же знаете… это не причина… я говорил вам о фотографиях, о нарциссизме, о высокомерии полутрупов… о, это очень просто! Не только алкоголь, авто, каникулы… фотография сделала главное, заставила человека, весь этот вид, вернуться к допещерной эпохе… вы видите их каждодневно, сфотографированных в актерской истерии, откройте вашу любимую газету, от помещенных в ней фотографий сгорела бы со стыда любая горилла… это похоже на скальные фрески… для братьев Люмьер… а теперь оглянитесь вокруг и затем раскройте вашу ежедневную газету… эти физиономии в очках, с локонами… я не могу говорить… Как и просить извинения… три моих неизменных правила!.. Так сказать, обновление стиля!.. Кусто, «Юманите», Сартр, Ложи, Архиепископ… попортили себе кровь… и еще сотня! Тысяча других! Которые никогда не поправятся!.. Которые еще дрыгают ногами в своих могилах… и этот тщедушный человечек, такой ничтожный Вайян,[53]который получил Гонкуровскую премию только за то, что стал моим явным убийцей, и хотя на деле он – половая тряпка, я все время ожидаю от него любой пакости, а потому специально «не высовываюсь», затворившись в своем саду в Медоне, департамент Сена-и-Уаза…

О, как они меня ненавидят! Просто лопаются от ненависти!.. Но меня невозможно подделать и списать у меня невозможно!

– А он еще жив?

– Да нет!.. Невозможно!.. Его расстреляли двадцать лет назад!..

У каждого своя мечта, свои идеалы!.. Для них я больше не существую!.. И я еще смею говорить о Справедливости!.. Это не мои «бледные ноги» карабкаются наверх, к нобелевским глупцам-лауреатам, чтобы принудить их обеспечить меня рентой… двумя рентами!.. Одну за роман! Другую – за Мир!.. Мои «бледные ноги» думают только о том, как бы меня угробить, принести мою протухшую тушу в жертву великому Идолу…

В том состоянии, в котором я нахожусь, и в моем возрасте, нельзя никому спускать… я обязан вам отчитываться, тем хуже, если я немного отклонюсь!..

Вернемся же к нашим баранам… малыши Одиль, вылезли из своих чехлов… слетели кубарем со своих платформ… инстинктивно они шли по следам Одиль, они нашли свою маленькую маму… она была в отчаянии, их маленькая мама…

– Я не смогу дальше ехать, доктор… я остаюсь здесь…

Она меня предупреждала…

– А если они вернутся?

Я имел в виду бомбардировщики… им плевать на наши страдания…

Подходят малыши, между девочками, мальчиками нет различия… все обернуты в шерстяные ткани, перевязаны веревками… пятнадцать душ… с первого взгляда видно, что они дебилы… слюнявые и перекошенные, лица уродливы… совершенно приютские кретины… у нас их тоже, конечно, много, они достигают определенного возраста и делают карьеру, более того, диктуют, навязывают свое мнение, и разрази их гром!.. У меня были более неотложные дела, чем кормить этих гномов… Одиль могла бы этим заняться… мы имеем право на усталость!.. Очень мило, она не хочет больше двигаться, кровохарканье, удобно! А что же делать нам?… Разве я не потерял столько крови… И разбитая голова – пустяк?… Более того, я это говорил и повторяю, я – инвалид на 75 процентов, 100… когда Пецарефф[54]будет в таком же состоянии он получит свидетельство об окончании начальной школы, еще предоставят слово… среди прочих сюрпризов… а там эти малыши-идиоты были, наверняка, не в комплекте… они растерялись в дороге… очень больные… как она сказала, корь? Эти же в итоге избежали гибели, прошли селекцию… одно только – они были голодны… нам нечего было им предложить… они бормотали… обрывки слов… смотрели на нас и на Одиль… но именно к нам они адресовались… я говорю Лили: «Покажи им Бебера!» Она вынимает его из сумки… а, вот это их заинтересовало… они смеются, на свой манер, морщат носы и пускают слюну… они хотят потрогать Бебера!.. Не надо!.. Нет! Но Бебер хочет поиграть с ними… он мяукает… и малыши плачут… закончим на этом! Хорошо в качестве последней точки! Но, не правда ли, то место, где мы находимся, очень необычное… огромный залив перед нами, все эти корабли с задранной в воздух кормой, а справа город, который еще дымится, развалины… я думаю, он пострадал больше Ганновера и, наверняка, сильнее разрушен, чем Ульм… итак, это залив, я повторяю, огромная поверхность воды, площадью со Швейцарию… вы знаете, или как Версаль…