Читать книгу "Дочь священника - Джордж Оруэлл"

Дороти. У меня пенни. Можно заказать чашку чая, этого хватит?

Хрюкач. Много сосисок долбаных отвалят на наши четыре пенса! Чаю, может, полчашку с драным пончиком. Вот те весь завтрак!

Миссис Макэллигот. Да целу чашку на себя не надобно. Мой пенс да у Папули пенс, и сложимся трое один чай брать. А что чирей у деда на губе, кака забота? Пей коло ручки, так ниче и не пристанет.

Часы бьют без четверти пять.

Миссис Бендиго. Крону ставлю – у паразита моего на утро жареная пикша. Хоть бы застрял кусок у гада в глотке!

Рыжий (поет). Танцую я, слеза глаза туманит…

Мистер Толлбойс (поет). Ранней зарей вознесу я хвалу Тебе!

Миссис Макэллигот. У их то хорошо, что спать дают башкой на стол до семь часов. Одна клятая благость бродяжкам с площади.

Чарли (облизываясь, как голодный пес). Сосисочки! Сосиски адские! Гренки сырные с маслом! Мяса ломоть жирный с картошечкой, с пинтой хорошего пивка! О, Иисус адский!

Чарли бросается в атаку, расталкивает очередь, гремит ручкой стеклянной двери. Вся толпа, человек сорок, напирает, пытаясь штурмом взять крепость мистера Уилкинса. Хозяин яростно грозит через стекло. Кое-кто грудью и лицом жмется к окну, словно отогреваясь видом теплого зала. В сопровождении франтоватых парней в светлых костюмах из переулка с воплями выскакивают Флорри и четыре ее подружки (проведя часть ночи на кроватях, девушки относительно бодры). Натиск этой буйной ватаги так сильно швыряет толпу вперед, что засовы едва не взломаны. Свирепо двинув створкой, мистер Уилкинс отпихивает навалившихся на дверь. В холодном уличном воздухе растекается парное облако ароматов кофе, жареных гренок, сосисок и копченой рыбы.

Голоса парней сзади. Нельзя, что ли, пораньше-то открыть? Оголодали тут уже совсем, на хрен! Давай, тарань дверь! Навались, люди!

Мистер Уилкинс. Пошли вон! Я сказал, вон! Не уйметесь, чертом клянусь, никого не пущу сегодня!

Голоса девиц сзади. Мис-тер Уил-кинс! Мис-тер Уил-кинс! Ой, будьте лапочкой, пустите! Поцелуем, приласкаем за просто так. Ой, будьте лапочкой!

Мистер Уилкинс. Вон, сказано вам! До пяти не открываем, знаете. (Хлопает дверью.)

Миссис Макэллигот. Езус свят, ети вот десять минутов длиньше чем цела ночка! Ладно, дам пока отдыху ногам-то старым. (Садится на корточки, многие следуют ее примеру.)

Рыжий. Есть у кого полпенни? Иду в долю на пирожок.

Голоса парней (изображают военный оркестр и поют).

…! И это все, что знали музыканты!

…! …! И для тебя того же!

Дороти (обращаясь к миссис Макэллигот). Вы только посмотрите на нас! Как мы одеты и какие лица!

Миссис Бендиго. Сама-то, извини, не то чтоб Грета Гарбо.

Миссис Уэйн. Что это времечко уж так медлительно идет, когда чашечку чаю в ожидании?

Мистер Толлбойс (нараспев). «Ибо душа наша унижена до праха, утроба наша прильнула к земле!»

Чарли. Копчушки! Кучами адскими! Через стекло подыхаю с адского запаха.

Рыжий (поет).

Танцую я, слеза глаза туманит,

В моих объятиях совсе-ем другая!

Тянется вечность. Бьет пять. Проползают еще какие-то невыносимо долгие века. Внезапно дверь распахивается, и люди стремглав кидаются захватывать места в углах. Почти теряя сознание от жары, они не садятся, а падают; бессильно навалившись на столы, всеми порами впитывают тепло и запахи съестного.

Мистер Уилкинс. Ну вы! Правила знаете, и чтоб без фокусов! До семи дрыхните, коли охота, но после запримечу какого храпака – враз в шею! А теперь, девушки, живо за дело, тащите чай!

Оглушительный хор. Два чаю сюда! На четверых большую чашку с пирожком! Копчушек! Мис-тер У-ил-кинс! Почем это сосиски? Пару! Мис-тер У-ил-кинс! Цигарку свернуть бумажки нету? Коп-чу-шек! Рыб-ки!..

Мистер Уилкинс. Тихо! Кончай орать, не то обслуживать не станем!

Миссис Макэллигот. Чуешь, миленька, как жар обратно в ногу текет?

Миссис Уэйн. Что это грубости какие хозяин произносит? На мое мнение, он не особо джентльмен.

Хрюкач. Во голодуха-то подперла, хрен дела! Пару сосисок бы для счастья!

Девицы (хором). Копчушек нам! Мис-тер У-ил-кинс! Копчушек нам сюда на всех! И пирожков!

Чарли. Не слабо! Хоть нанюхаться этой жратвой. Поинтересней чем на адской площади.

Рыжий. Э, слышь, Глухарь! Ты скоко уже отпил? Гони назад чертову чашку!

Мистер Толлбойс (нараспев). «Тогда уста наши были полны веселия, язык наш – пения!»

Миссис Макэллигот. Ей-бог, валюся с тутошней жары.

Мистер Уилкинс. Кончай там песни! Правила не знаешь?

Девицы (хором). Коп-чу-шек!

Хрюкач. Долбаные пирожки! Рыбехи драные! Кишки у меня крутит.

Папуля. Чай разве нынче-то? Заместо чаю чуток пыли в воде наварят и подают. (Рыгает.)

Чарли. Теперь козырь – всласть покемарить. А во сне адский антрекот с двойным гарниром. Клади, народ, башки на стол, сдвигайся для удобства.

Миссис Макэллигот. К боку мне привалися, детка. На моей кости и то мякоти боле, чем в тебе.

Рыжий. Шестерик дал бы щас за чертову цигарку, если б имелся чертов шестерик.

Чарли. Сплотись! Башку свою, Хрюкач, давай к моей. В порядке. Иисусе адский, как я щас задрыхну!

К столику проституток несут блюдо жирных копчушек.

Хрюкач (засыпая). Копчушки еще драные! Сколько ж ей раз в койку водить, чтоб покупать по стольку?

Миссис Макэллигот (в полусне). Кака тоска, кака была тоска-то, как Майкл от меня убег. Кинул с дитем клятым и что хотишь.

Миссис Бендиго (гневно тыча пальцем в проплывающий мимо поднос). Гляньте-ка, девочки! Вы гляньте-ка! Не взбесишься? Че нам-то в завтраки копчушек не дают? Шлюхам-то драным полны сковородки, а мы вчетверо с одним чаем и рады до смерти! «Копчушки»!

Мистер Толлбойс (тоном священника). Возмездием вам за грехи будут копчушки!

Рыжий. Не сопи в рожу мне, Глухарь! Прям рвет меня!

Чарли (во сне). Чарльз Уиздом, обнаружен пьяным на тротуаре – мертвецки пьяным? – да, ваша честь – шесть шиллингов! – проходи – следующий!

Дороти (на груди миссис Макэллигот). О, рай блаженный!

Все спят.

2

Такую жизнь Дороти вела десять дней; точнее, девять дней и десять ночей. Выбора просто не было. Отец, по-видимому, совершенно ее отверг, и хоть имелись в Лондоне друзья, готовые помочь, могла ли она появиться перед ними после всего, что с ней случилось (или предполагалось с ней случившимся). В пункты общественного милосердия она тоже не смела обратиться, ибо там обнаружилось бы ее подлинное имя и тогда вновь, наверное, пошел бы шум насчет «Дочери Ректора».