Читать книгу "Императрица Лулу - Игорь Тарасевич"

— Je suppose que vous etes l'offcier le plus zele dans les chevaliers-garde, Monsieur lelieutenant… — Тоже резко, как всегда резко говорила она, резко произнесла; улыбнулась, видя, как оливковое лицо офицера потемнело: так он краснел — темнея лицом. — Toujours vous etes le premier a remarquer mon apparition a la sortie. A mon tour je l'avais bien remarquee.[68]

Она смотрела, продолжая улыбаться, — это выглядело как признание. Вдруг она начала быстро и глубоко дышать, как всегда с нею бывало при волнении — значит, она волновалась? Повернулась, чтобы сесть в кресла возле огромной, под балдахином, кровати, с другой стороны которой уже сидела Амалия. Та не поднялась при появлении русской императрицы.

Лиз не знала, как поступить — запах опия слышался в спальне сестрицы совершенно явно, но красавчик-кавалергард, как бы он ни был хорош собою, не мог и не должен был знать…

— Stell dir vor, — Амалия подняла ногу в розовой туфле и положила её на кровать; бант на туфле закачался в такт движению ноги при каждом её слове, бриллиант на банте начал посылать лучи во все углы спальни; стали видны белые кружева у Амалии под юбкой. Сестрица уже выкурила, судя по всему, полную трубку — рискованно в столь ранний ещё час, дворец вовсе не затих пока, ещё предстоял ужин; когда она сейчас проходила по коридорам, видела, что в большой зале уже накрывали на стол, да ей и встретились люди с подносами, несли горячее — она заметила, несли горячее, утку под французским соусом. Поскольку пронесли горячее, доложить, что кушать подано, могли в любую секунду, вот прямо сейчас, старший официант мог просто прийти за нею следом. Разве что, подумала, разве что муж решит отложить ужин, поскольку они с Адамом как раз работают сейчас у него в кабинете. — Stell dir vor, Lulu, dieser Hengst… Und er ist der beste der Herde, der groesste… also eben der groesste Beschaeler der Welt… Du kannst mir glauben, so etwas hatte ich noch bei keinem Pferdeknecht gesehen, weder hier noch zuhause, — вдурманесестрицаухмыльнулась, облизаласухиегубы. — Mein Gott, er hat einen wie ein Artillerierohr! Und schiesst wie aus Eisen! Und seine Kugeln sind wie die eines Hengstes, Lulu! — Нет, сегодня Амалия уже выкурила явно не одну, а две трубки; в таких редких случаях она становилась опасной, Лиз знала, что в таких случаях та становилась просто опасной и, возможно, сегодня придётся звать на помощь старика Кохенмюллера, открывшего сейчас ей дверь. От Кохенмюллера не было секретов, старик знал сестер с рождения и, по всей видимости, именно он и приносил опий — Амалия так никогда и не сказала ей, где берет траву. — Mein Gott, er hat einen wie ein Artillerierohr! Und schiesst wie aus Eisen! Und seine Kugeln sind wie die eines Hengstes, Lulu!! — Тут Лиз с ужасом увидела, что Амалия не может встать со стула, потому что совершенно пьяна от выкуренного; её круглый ротик кривился. — Den empfehle ich dir, Schwester! einfach als Heilmittel, sowas brauchst du jetzt.[69]

Кавалергард стоял молча; понимал ли он немецкий достаточно, чтобы совершенно ясно понять сестрицу?

Лиз не почувствовала, что как-то вдруг взлетела, но земля сама отвалилась в сторону, накренилась, лишь только она повела рукой, — накренилась вправо, лишь она повела левой рукой, и влево, лишь она повела правой; словно бы на лодке, на пруду, когда левое весло заставляет лодочку вертеться вправо, а правое весло — влево. Земля отвалилась в сторону, ушла из-под ног, однако же ноги её не заплясали в натужном и последнем танце повешенной и потом не повисли тяжело, безнадежно и неподвижно. Ноги её остались лёгкими и легко вытянулись вдоль тела; она осторожно, сведя колени и ступни, пошевелила ногами, словно бы русалочьим хвостом. И тут же полёт её явно убыстрился; летела горизонтально, только голова медленно поворачивалась из стороны в сторону; так хищно высматривает себе пищу сокол, летя над лугом — бурых полёвок, жёлтых с зелёным и коричневым отливом сусликов, чёрных бархатных кротов, вылезших глотнуть свежего воздуха начала лета. Под башмаками у неё потянулся парк, сверху деревья казались пышными кустами неизвестных доселе зеленых цветов. Она видела сейчас дворец с тыльной его стороны, куда ни разу в жизни не попадала и попасть-то не могла, видела, как прачка понесла от реки корзину с бельём, видела сидящих на чёрном крыльце двоих беседующих лакеев в ливреях императрицы Марии Федоровны, видела даже голубые дымки их трубок и тлеющие в глубине чубуков угольки — развела матушка бездельников, видела обеих знакомых ей и узнанных сейчас с высоты егерских собак — Раскатая и Мушку, почему-то одних, без хозяина, прыгающих по скошенной траве. Ветер бил в лицо, сообщая ей удивительное чувство счастья, ни с чем не сравненного счастья. Тотчас она увидела и егеря — он, зашел за восточную стену павильона, пускал на императорскую постройку сильную, изгибающуюся вверх и с брызгами падающую вниз струю; Лиз на мгновение увидела и кончик, из которого исходила струя. И эта струя, и раструб кручёного рога за серою спиной мужика, и купола домовой церкви — всё давало в глаза золотой отблеск, она вынуждена была заслониться ладонью, и тут же, нарушив движением руки плавное течение воздушных струй, тут же, значит, завертелась вокруг самоё себя; чертов танец исполняла она сейчас в совершенно синем, совершенно вычистившемся от облаков, совершенно немецком, в её домашнем, родном небе.

Первою слетела с головы нитка черного жемчуга, подаренная ей великой Екатериной сразу после свадьбы, — жемчуг, поддерживающий накладной шиньон, рассыпался, жемчужины полетели вниз, словно бы чёрные грозовые капли; попадали в траву; потом никто и никогда не найдёт их в русской земле, а если и найдёт через пару сотен лет, то лишь повертит в руке смрадный земляной окатыш с твёрдым ядром внутри да и бросит прочь, прочь, прочь… Трепыхаясь, как подбитый голубь, ничем не поддерживаемый, потому что заколки выскочили прочь тоже, трепыхаясь, полетел вниз и шиньон; освобождённые волосы хлопнули на ветру, словно бы полковой штандарт, и заплескались позади летящей. Тут же, сверкая, попадали вниз нашитые на платье аграманты — не все, потому что некоторые остались, намертво соединённые с шелестящим и, как и волосы, хлопающим на ветру шёлком, зато само платье, словно бы змеиная кожа, постепенно сползло с нее, оставив Лиз совершенно голою, как будто бы ни лифа, ни корсета, ни нижней юбки, как будто бы ничего, кроме самого платья, не было на ней сейчас. Платье несколько времени летело за нею, как бы само по себе живое существо, горизонтально вытянутое в воздушном потоке — будто бы Лиз всё ещё находилась внутри него. Но вот платье остановилось в полёте, скомкалось и комком ухнуло вниз; она успела заметить, куда оно упало — возле беседки, как раз возле беседки, между розовым кустом и резною стенкою, посылающей сейчас на землю кружевную тень. И, наконец, стремительно, словно бы самоубийцы с крыши, стремительно бросились вниз башмаки. Тут она отметила, что и чулок на ней тоже уже нет. Удивительную свежесть почувствовали ноги, пальцы ног — ветер целовал их. Лиз ещё раз уже осмысленно повела рукой, заставив тело крутиться; груди заплескались, круглые тугие ягодицы, которыми так восхищался Платон Александрович Зубов, завертелись под взглядом — она чувствовала этот восхищенный взгляд, ягодицы завертелись — тоже, словно бы золотые купола, давая искрящийся отблеск.