Читать книгу "Война - судья жестокий - Анатолий Полянский"

— Почему вы так в этом уверены?

— По нашей просьбе, дорогой мой помощник, Псковский угрозыск провел обыск у него дома и на фазенде. Ты знал, что у него существует еще и «барский» дом? И никто в части не имел ни малейшего представления. А фазенда не простая — двухэтажная, кирпичная, с бассейном и башенками. На мамашу, правда, записана, но завещана сынку. А старушка, между прочим, пенсионерка. Но этого мало.

— Что еще?

— В саду дачи нашли закопанный сундучок-рундучок, а в нем золотишко в изделиях и камешки на весьма выразительную сумму.

— Ну, теперь-то негодяю не отвертеться! — воскликнул я.

— Не уверен, — возразил Шелест. — Скажет, все движимое и недвижимое по наследству досталось. У него дядя был крупный воротила, недавно умер. Что на мать дачные документы, так это ее доля наследства, и весь сказ. А на свое богатство прапорщик имеет железные подтверждающие документы. При таких бабках, Костя, можно ныне какие угодно «ксивы» выправить. Думаю, Столбун об этом позаботился.

— Выходит, его и прижать нельзя?

— Можно, — отозвался Шелест. — Только улики необходимо иметь неопровержимые. Они, похоже, появляются. Жаль, ты не присутствовал при одном эксперименте…

И капитан рассказал, как развивались события после ареста Столбуна. Последний удар должен был его дожать. Для этого арестованного прапорщика провели по длинному коридору гауптвахты как раз в момент, когда конвоир сопровождал Жорку Вышневца в сортир. Они столкнулись нос к носу. Вид у Столбуна без ремня, помятого, заросшего, в наручниках, произвел на Жорку ошеломляющее впечатление. Валет, до сих пор уверенный в несокрушимости своего покровителя, побелел, скукожился. Расчет Шелеста оказался точным: Вышневец сломался. Когда его вернули в камеру, дезертира и убийцу уже поджидал следователь.

— Теперь вы видите, что запираться далее бессмысленно? — спросил он у Валета. — Чистосердечное признание, пусть и несколько запоздалое, все же облегчит не только вашу душу, а и наказание.

И Жорку понесло. Перескакивая с конца на начало и обратно, он рассказал, как развивались события. Столбун сразу по еле уловимым приметам определил в нем бывшего зэка и спросил, не пожелает ли Валет установить связь с бывшими подельниками. Через них наверняка можно кое-что толкнуть и заработать неплохие бабки. А какой же настоящий мужик, к каким Жорка причислял себя, откажется от столь соблазнительного предложения! До денег он всегда был охочь… Оружие и боеприпасы стоили на черном рынке дорого. Риск был, конечно, велик, однако Вышневцу, хлебнувшему привольной жизни, было плевать на все.

Так начала действовать торговая линия, приносящая всем ее участникам немалый доход. Как Столбун списывал оружие, Жорку не интересовало, но особых трудностей, похоже, прапор не испытывал.

Попался Вышневец на глупейшей случайности. Накануне очередного увольнения в город Столбун дал ему только что поступивший пистолет нового образца, чтобы показать приятелям, назвав, естественно, иную, более высокую цену. Но Сом из-за какой-то провинности не пустил Валета в увольнение и послал в наряд. Пришлось припрятать пистолет до лучших времен, и он не нашел ничего лучшего, чем засунуть его в собственный матрац. А тут, надо ж было такому случиться, ротному не понравилась заправка постелей в казарме, и он решительно все и всех перетряхнул…

— Вот, собственно, вся история, Костя, — заключил Шелест.

— Ну уж теперь прапорщик заговорит…

— Поспешай медленно, — осадил меня капитан. — С наскока такого матерого зверя не возьмешь. Пусть посидит в одиночке, подумает, а дня через три посмотрим.

— Вот бы мне…

— Знаю, горишь желанием при сем присутствовать?.. Наши правила тебе известны, но попробую помочь. Вклад твой в раскрутку дела весомый, так что не горюй. Будешь, как обычно, записывать показания допрашиваемого. Диктофон — техника надежная, но письменное подтверждение не помешает.

Можно представить, как я в тот момент был счастлив.

12

Сообщение о том, что прошлой ночью в госпитале от полученных ранений скончался капитан Игорь Владимирович Боярышников, пришло утром. Новость буквально потрясла. Даже железобетонный старшина Сомянин, услышав страшное известие, почернел, как грозовая туча. Губы его задрожали, и он отвернулся, чтобы, не дай бог, солдаты не заметили сползающей по щеке скупой мужской слезы. Сом в моих глазах был человеком, лишенным каких-либо эмоций; на плоском лице никогда не появлялась улыбка, а в белесых глазах — сострадание.

Людей, способных на глубокие переживания, я очень уважаю. Именно таким оказался на деле суровый и хмурый с виду ротный. Было не просто жаль его. Я чувствовал нечто более сильное: вину за случившееся, словно по моей милости Боярышников отправился в мир иной. Напрасно я убеждал себя, что все не так, что пуля — дура, что на его месте мог оказаться кто угодно, например я. Тем не менее чувство боли и вины не проходило. Безумно хотелось, чтобы кто-нибудь разуверил меня, оправдал. Этим кто-то могла быть Надюша… Но каково ей сейчас? Она уж точно считает себя в ответе за гибель мужа. Я знал мою женщину достаточно хорошо, чтобы понимать ход ее рассуждений…

С утра я искал встречи с ней. Рискуя нарваться на неприятности, пробрался в штаб полка, заглянул в комнату, где была ее «вотчина». Но там ее не оказалось. Узнав о смерти мужа, начальство отпустило со службы юную вдову. По всей видимости, Надин была дома, а зайти туда было выше моих сил. Я как маятник ходил вокруг офицерского блока, не находя себе места и моля судьбу лишь о встрече с любимой.

Надин будто ощутила мое присутствие. Она вышла из дома. Я обмер. Глаза наши встретились. Не знаю, чего в них было больше — скорби или отчаяния, потому что оба прекрасно понимали, что находимся в западне, из которой нет выхода: тень капитана Боярышникова нависла над нами.

Не сговариваясь, молча, не касаясь друг друга, мы пошли в поле. Под ногами печально шуршала пожухлая трава, предвестник приближающейся осени. Где-то отдаленно в «зеленке» протяжно и грустно перекликались птичьи голоса. Мы долго шли, не проронив ни звука. Первой заговорила она.

— Вот и все, Костя… — Голос был безжизненный, лишенный так волновавших меня прежних интонаций. — Кончилась наша любовь…

Все восстало во мне против этих слов, но я промолчал.

— Это я… Я виновата в его гибели, — прошептала Надин, и глаза ее наполнились слезами.

— Неправда! — горячо воскликнул я, поражаясь совпадению чувств. — Время лечит любые раны!

— Только не такие…

— Подумай, Надюша, впереди вся жизнь! — выкрикнул я.

Она посмотрела на меня с сожалением:

— Я никогда не смогу снять с себя ответственности за то, что произошло. Особенно, — прости уж меня! — если ты будешь, как вечное напоминание, рядом.

Прозвучал приговор, пригвоздивший меня к позорному столбу. Но я был бессилен что-либо изменить и прекрасно это сознавал.