Читать книгу "Мусульманский батальон - Эдуард Беляев"

2

На следующий день Холбаеву прикажут лично доставить командира бригады в штаб десантной дивизии.

Они сидели в десантном отделении БМП — два майора, два далеко уже не юных человека, волею судьбы оказавшихся в одной точке и в одно не лучшее для обоих время. Еще вчера Джандад, имея власть над Холбаевым, как над одним из подчиненных ему комбатов, проводил у шурави строевые смотры, откровенно изгаляясь, распекал командира за любую мелочь. Теперь же, согнув свое большое тело в тесноте машины, пытался «сагитировать» комбата: «Слушай, Хабиб-джан, если это в твоих силах, если не преступаешь принципы и охота есть, отпусти. Меня ведь убьют, не пощадят. И не за смерть Тараки сочтутся — не простят мне свидетельства их предательства и позора. А тебя только накажут. Только накажут. Подумай, и если сможешь решиться — дай мне волю, освободи».

Не было у Холбаева злости на Джандада. И мстить не за что, и какие-то счеты сводить причин не было. Будь вчерашнее уличной дракой, результатом свадебной гульбы, сказал бы просто, устало: «Ты иди себе, гуляй и догуливай, прочь отшагивай, не груби и не дерзи больше дядюшке».

Но уже качнулась, остановившись, боевая машина, и за броней послышались голоса… Джандад больше не просил. Он, из гордого племени, мог себе позволить проявление слабости только раз. Печальные глаза его отмеряли гулкую пустоту, и он, ушедший в себя, отстраненный от всего, сидел не поникшим отшельником, а был сосредоточен на какой-то своей думе. Не настолько горькой, чтобы погасить на устах усмешку.

— Пока солдаты твои, Хабиб-джан, не открыли запоры железных дверей этой машины, БМП-голубки — вы ведь так говорите о своих броневиках, — я скажу тебе на прощанье честное слово правоверного мусульманина. Ты ведь тоже наших кровей — партбилет ничего не меняет. Магометанин не предаст магометанина. Я ведь получил сообщение о ваших намерениях, но не поверил. Хотя, на всякий случай, провел рекогносцировку. Тогда еще ваш начальник разведки ко мне подъезжал. Не понравилось мне его присутствие, насторожило. Но своим сказал, как тебе сейчас говорю: «Магометанин не предаст магометанина». Ошибся я. Но и вы ошиблись. Много больше ошиблись, и я скажу тебе, почему. Я, конечно, не Сулейман Лайек (пуштунский поэт, издатель и главный редактор газеты «Парчам» — «Знамя». — Э. Б.), но скажу тебе стихами — ты поймешь, мне сдается, ты умный. Эти строки сейчас пришли ко мне по дороге. Если бы ты меня отпустил, то не было бы и этой поэзии. Так что, ташакур — спасибо тебе, брат… послушай. И вели им, пожалуйста, пусть не стучат и не мешают — я много времени у тебя не займу: «Вы уже здесь, вчерашние наши братья, посланцы ночи, вонзившей в спину нож, вы принесли нам сталинскую ночь. И теперь мы никогда — вы слышите, поднявшие руку на женщину-мать пуштуна и родину-мать афганцев, — не встретим вас с букетами цветов. Но благодарен мой народ и говорит: спасибо вам за поцелуи с привкусом горького миндаля и запахом клопа из привычного для вас нектара — коньяка. Но и достопамятен народ мой и говорит: благодарим вас, железные голуби мира — так вас назвали когда-то давно еще чехи, живите пока, и помните всегда — мы вас уже прокляли. Но этого мало: мы вам за муки и униженье — отомстим».

Вышли. Холбаев сдал плененного. За руку попрощались — ощущал Хабиб-джан: они оба не уносили ничего плохого личностного по отношению друг к другу. Просто дороги их вот здесь, на этом месте, разошлись, и дальше пошли они каждый своей. Холбаев, командир элиты — спецотряда ГРУ, улетит дослуживать свою службу военкомом района в Ташкенте. А позже, когда республика Узбекистан в одночасье станет державой, в гору пойдет. Джандад, командир элиты — гвардии, тернистой тропой пройдет до самого предела — плахи. С гордо поднятой головой примет смерть, и в тюрьме его пытками не сломят, и от этого, бесясь от непокорности его и несгибаемости, неистовствовать будут, и, наливаясь желчью, в исступлении лютом будут бить, изощренно мучить и тяжко пытать. Друзья пожелают помочь, но он отвергнет их предложение и достойно примет смерть, как и подобает пуштуну.

Я на этом месте прервусь, хочу спросить военного пенсионера, полковника Эгамбердыева (в декабре 79-го старший лейтенант, заместитель командира 3-й роты по технической части), действительно ли так было, как описано у одного исследователя афганской войны: «Взбешенный коварством Джандада, Бахадыр Эгамбердыев при аресте несколько раз ударил его по лицу. Надавали пинков под зад афганскому офицеру и солдаты. Они отомстили ему за то, что во время посещений „мусбата“ он вел себя высокомерно и, не зная, к чему придраться, заставлял спецназовцев мочиться сидя». Если он, офицер, ударил несколько раз по лицу другого офицера: плененного, попранного, и позволил солдатам, своим подчиненным, вершить холопскую расправу над покоренным офицером, пиная его ногами, тогда мне ясно: он, Эгамбердыев, — форменный советский офицер кырдым-бырдымского замеса.

А исследователю поясняю: уж коль мусульман собрали воедино, и готовили их нести охрану в условных шатрах, и на время встать под зеленые знамена Пророка, и в подчинении быть по роду службы у истовых правоверных магометан, то бестолковым командирам следовало не материалы очередного съезда КПСС изучать, кичась своей принадлежностью к могуществу великой державы, а прилежно усваивать нравы, обычаи, традиции, обряды и этикет Востока. Вот тогда бы наш солдат-завоеватель не обмочил штаны, а главное — не оскорбил бы брата-мусульманина несоблюдением правил благопристойности, нарушив которые мусульманин не есть мусульманин. И делать «пи-пи», по нравам Востока, надо как раз вприсядку, а не под колесо машины. Что было позволено Васе Прауте в чистом афганском поле на виду дворца, то недопустимо для комсорга-лейтенанта Хусана Адыловича Зуфарова.

И обывателю растолкую пользу «процесса мочеиспускания вприсядку» на бытовом уровне: в таком положении предотвращается образование налета мочевого камня; вот почему у представителей магометанства практически не встречается простатита и вытекающих из него последствий, и, как результат, — долгая половая жизнь. Дело-то хорошее — а кто не жаждет этого «постельного долголетия», так чего по морде кулачищами-то стучать и лупить по носу до крови за уроки учтивости и физиологии тебе во благо?..

Не надо допытываться у меня, на чьей я стороне. Ни на чьей, когда касается этих двух офицеров разных армий. Советского офицера Хабибджана Холбаева я знаю по Чирчику, и наше знакомство с ним — шапочное. Афганского офицера Сарби Джандада я знаю по Одессе, мы учились на параллельных курсах в военном училище. В него была влюблена Таисия Николаевна — куратор нашего самодеятельного театра, а проще — драмкружка, терзалась, наверное, женщина, когда он уехал доучиваться в Рязань. И наше знакомство с ним тоже шапочное. Майору Джандаду сказали — убей Тараки, и он образцово исполнил приказ. Майору Холбаеву сказали — убей Амина, и он исполнил приказ так же образцово.

Холбаев чтим на своей родине — в Узбекистане — как национальный герой. Чтим на своей родине, в Афганистане, и Джандад. Он был врагом в том бою — для нас, советских… Задумайтесь и ужаснитесь: Сабри Джандад нам враг по одной-единственной причине, что является командиром подразделения и добросовестно исполняет долг, предписанный ему принятой присягой на служение и верность родине. Он — командир той воинской части и той страны, которая не находится в состоянии объявленной войны с Советским Союзом. А стало быть, о каких врагах вообще может идти речь? Он не вынашивал коварных планов нападения на присыпленных и больных и под покровом ночи не приказал убивать детей — советских солдат, а походя, и женщин, и их младенцев. Тогда встает закономерный вопрос: так кто же кому враг? Джандад нам враг или это мы ему враги, преисполненные коварства подлецы? Враги его солдатам? Враги его народу? Что сказал «товарищ Сталин» о «товарище Гитлере», когда германские полчища, без объявления войны, вторглись на территорию СССР? Правильно, он очень плохо сказал об Адольфе… Пугающие аналогии, да? Возможно. А возразить мне, если по-честному и без зауми «квалифицированных поденщиков» от идеологии правящего класса, и нечем…