Читать книгу "Витязь особого назначения - Кирилл Кириллов"

Закрывающий полати полог откинулся. Маленькая девочка, сверкая пятками из-под длинной рубахи, умильно кряхтя, сползла на выскобленный пол. Протопала к стоящей в углу бадейке, зачерпнув полный ковш воды, испила и, повернувшись к путникам, отвесила им поясной поклон.

— Здравствуйте, гости дорогие, — чинно поприветствовала их.

Протопала обратно к печке, сопя, залезла обратно и задернула полог. Сверху, с полатей раздалось сонное сопение.

— Ух ты, серьезная какая, — улыбнулся Ягайло. — Двое их у тебя?

— Трое. Сын старший коней на выпас увел, совсем большой уже.

Ягайло подивился, насколько меняется Никифор, когда речь заходит о семье. Куда только деваются его язвительность, хамские манеры и сверхмерная скаредность?

Дверь скрипнула, и в горницу вошла Анастасия, отчего вся комната словно бы засветилась новым светом. Возможно, тут виноват был и сильный фонарь, который она несла в руках, но внимания на него никто не обратил. Женщина расставила по столу глиняные тарелки, выложила деревянные ложки, обтерев их предварительно чистой тряпицей. Принесла из холодного подполья жбанчик с квасом. Сняла у печи чело[25]и вытащила рогатым ухватом несколько горшков. Обняв вышитым полотенцем за крутые бока, перенесла на стол. Поснимала крышки. У путников захватило дух. Рассыпчатые каши, жаркое из птицы, томленое молоко источали непередаваемые ароматы. У не успевшего потрапезничать в трактире Ягайлы захватило дух, и даже у успевшей отведать индюшатины Евлампии потекли слюни.

— Вот гости дорогие, откушайте, чем Бог послал, — широко повела рукой Анастасия. — Это пока, хлеб подовый чуть позднее созреет, да Петюшка капустки свежей да брюковки с огорода натаскает.

— Ну, чего уставились? — улыбнулся Никифор. — Кушайте уже. Моя хозяйка готовит так, что ни в каких хоромах такого не отведаете. А Настенька, — он ласково взглянул на жену, — растирание пока приготовит из трав целебных. Хворь ушибную как рукой снимает.

Анастасия кивнула и вышла за дверь. Гости налегли на угощение, присоединился к ним и Никифор, усевшийся в красный угол, под образа, едва видные меж травами и шкурами. Некоторое время за столом было слышно только молодецкое чавканье. Наконец большинство горшочков опустело. Хозяин и гости откинулись к стенам, выпятив сытые животы. Посидели. Помолчали. Голова Евлампии начала клониться на плечо. В конце концов она сползла по стенке, свернулась калачиком и задремала. Дверь открылась, в горницу вошла Анастасия, неся в руках глиняную ступку, распространяющую вокруг себя терпкий аромат. Никифор встал из-за стола:

— Пойдем, витязь, на крыльцо выйдем, пусть уж женщины тут по-свойски разбираются.

— Да, пойдем, — ответил витязь.

Он пружинисто поднялся на ноги, долгим взглядом посмотрел на лицо спящей Евлампии и погладил по спутанным волосам. Кивнув хозяйке, вышел в сени. Никифор поспешил за ним. На крыльце они остановились.

— Что, не будешь прощаться-то? — спросил мужичок витязя.

— Долгие проводы — лишние слезы, — буркнул тот в ответ. — Да и будить неохота, а ждать, пока проснется, — так я уж за сто верст к тому часу уеду.

— Куда собираешься на этот раз?

— До Орды хочу съездить. Лето сейчас, Хасан-хан должен недалеко от Киева быть, а то холода начнутся, он тогда в Команию[26]откочует, ищи его.

— Удивляюсь я тебе, Ягайло, — проронил Никифор. — Двужильный ты, только от поляков вернулся, уже в Орду собираешься, даже не отдохнув.

— Это я тебе удивляюсь, Никишка.

— Да Господь с тобой, — махнул рукой мужичок. — Я-то чего? Не воин, не монах, что тихие подвиги во имя Божье творит. Простой мужик земский.

— Семья у тебя, жена-красавица, детишки, дом, хозяйство. Ты им единственная надёжа и опора. Тебе и перед людьми, и перед Богом ответ за них держать. Не то что я. Тут саблюкой махнул, там саблюкой махнул. Один как перст по земле скитаюсь, ни за кого не в ответе. За Евлампию вот разве что, да и то… Вишь, как ей со мной? В этот раз выжила, а в следующий, кто знает, как обернуться может?

— У каждого свой крест-то, — раздумчиво заметил Никифор. — Мне детей растить, тебе… Да, пожалуй, тебе меня и охранять, раз ты ратник княжеский. Иди и помни, что, как бы оно ни сложилось, я за тобой, семья моя, да еще таких же мужиков сотни и тысячи. Так каждый на своем рубеже стоять и будем.

— Прав ты, Никишка, ой прав, — хлопнул его по плечу Ягайло, так что мужичок аж присел. — Все, поеду. Да и вот. — Он отсчитал горсть сребряников и пересыпал в натруженную ладонь Никифора.

— Ты чего, витязь, много тут, — отстранился тот.

— Бери, бери. Деткам леденцов на ярмарке купишь, жене обновку какую. А мне князь еще отсыплет, сколько пожелаю.

Не слушая более стенаний Никифора, он сбежал с крыльца. Взлетел на спину нерасседланного Буяна. Принял из рук мальца поводья и тронул конские бока коленями.

За его спиной с лязгом сошлись тяжелые створки ворот.

Глава седьмая

Ягайло второй день ехал по оставленному в степи следу. Огромная, шириной в несколько верст, перепаханная копытами и колесами полоса, усеянная мусором, обрывками войлока, обглоданными костями поверх до корней объеденного ковыля. Бескрайнее однообразие нарушали лишь изредка попадающиеся сложенные пирамидками камни — могилки подданных Хасан-хана.

Татарские дозоры видели его, но не останавливали, даже не подъезжали. Большой отряд всадников их бы заинтересовал, а одинокий витязь никому не был страшен, а подорожных они все равно проверить не могли, потому как грамоты не разумели поголовно. Наконец впереди показались дымки стойбища. И кому пришло в голову называть селения кочевников стойбищами? По его мнению, так это были целые города на колесах, медленно ползущие по степи. Зимой на юг, в более теплые места, летом на север, где попрохладнее.

Дома кочевников были поставлены на огромные, выше человеческого роста, деревянные колеса. Основой служили длинные ивовые прутья, установленные торчком и сходящиеся к верхнему кольцу, служившему и дымоходом, и единственным окном. Стены по кругу обтянуты войлоком. Иногда простым, иногда пропитанным известкой, белой землей или порошком из костей, чтобы он сверкал на солнце и был заметен издалека. Многие дома были расписаны охотничьими и военными сценами, красивыми девицами и тучными стадами. В остальном же то был обычный город, с развешанным на просушку бельем, путающимися под ногами курами и гусями, кричащими детьми, переругивающимися с повозки на повозку хозяйками. Только драк и поножовщины не было, за такое Хасан-хан неукоснительно карал смертью — и зачинщика, и того, кто ответил на вызов.