Читать книгу "Голем из будущего - Александр Баренберг"

Нет, с килограммом все просто — это вес одного кубического дециметра пресной воды. Но, чтобы отмерить дециметр, надо иметь эталон метра. Который, по одному из первых определений, равен одной сорокамиллионной длины Парижского меридиана. Щас, уже побежал мерить Парижский меридиан! Возникла идея оттолкнуться от своего роста. Но кто гарантировал, что он здесь и там у меня одинаковый? Скорее всего, как раз разный, ведь он зависит не только от ДНК, но и от условий жизни и возраста. Легко получить ошибку процентов в десять, а это меня никоим образом не устраивало.

Оставалась последняя надежда — секунда. Озадачив во время очередной «побывки» Интернет, выяснил, что существовало еще одно определение метра — длина маятника, установленного на широте Парижа, полупериод качания которого равен секунде. Широта Парижа — сорок пять градусов северной широты, а Мюнхен находился на сорок восьмой параллели. Можно сказать — то же самое. Теперь только дело за определением секунды. Ее физическое определение, найденное в Интернете и привязанное к какому-то там квантовому переходу, мне, разумеется, ничем помочь не могло. Оставалось математическое — одна три тысячи шестисотая часть часа.

Солнечные часы у Цадока имелись. Нанеся на них правильную разметку и зная длину светового дня, определил с достаточной точностью час. Потом изготовил несколько песочных часов разного размера, но с отверстием одинакового диаметра, сделанным по эталону. В самые большие из них загрузил мешок отборного песка (не сразу, а подсыпал по чуть-чуть) и отмерил количество, просочившееся в нижнюю часть за час. Потом взял хорошо откалиброванные весы и с их помощью разделил получившееся количество песка точно пополам. Потом еще раз. И еще. После четвертой итерации у меня должно было получиться песка ровно на двести двадцать пять секунд, то есть около четырех минут. Дальше я решил не делить, чтобы не потерять в точности. Проверил по своему пульсу — похоже на правду. По прикидкам, выходила погрешность не более одного-двух процентов, а с этим уже можно жить.

Ну а дальше уже было дело техники. Построил маятник, после ряда экспериментов получил эталон метра, из него линейку и так далее, до примитивного штангенциркуля. Измерение сотых долей миллиметра ему доступно не было, но десятки он ловил. Чего для меня пока было достаточно. Ну и в конце концов сделал эталон килограмма и на его основе — гирьки для весов. Вот теперь можно работать!

Следующим шагом стала механизация производства, то есть постройка станков. Ввиду отсутствия у меня других источников энергии, кроме мускульной силы, их размер и количество были ограничены. Тем не менее для местного уровня технологии это являлось огромным скачком вперед. Первым я построил маленький токарный станочек. Долго возился — ведь все, включая ходовые винты, делалось и подгонялось вручную или с помощью примитивных приспособлений. Зато после ввода его в строй сразу стало заметно легче. Кузнец выковал по моим эскизам токарные резцы, и работа закипела. Вооруженные техникой, второй токарный станок, побольше и с педальным приводом, мы сделали даже быстрее, чем маленький. Затем последовали фрезерный с тремя осями, сверлильный и шлифовальный. Все станки были снабжены встроенными линейками и позволяли относительно точные, до десятых миллиметра, передвижения. Завершил техническое перевооружение небольшой пресс. Вот после всего этого можно было и заняться серьезными вещами.

Параллельно с механическим цехом, для которого, кстати, во дворе был построен новый сарай, я улучшал и металлургическое производство. Решил пока не заморачиваться продвинутыми техпроцессами, всякими там домнами и мартенами, а ограничиться тигельной плавкой, с помощью которой можно относительно просто получить более чистый металл, а также контролировать в нем уровень углерода. Подобрал подходящие сорта песка и глины, и после нескольких экспериментов у меня стали получаться неплохие тигли. Делал их цилиндрической формы, в качестве сырья использовал покупные крицы и довел количество получаемой за одну плавку стали до двух с половиной килограмм. Такого куска было достаточно для большинства применений. Заодно откалибровал ртутный термометр, позволявший точно контролировать процесс отпуска закаленной стали. С шаманством в металлургии я более мириться не собирался.

Кузнец Давид, хоть и с самого начала относившийся ко мне с уважением, не слишком одобрительно, со здоровым консерватизмом уверенного в своих умениях мастера, взирал на процесс коренной переделки его кузни. Однако, убедившись в высоком качестве получаемого металла, сменил точку зрения и заинтересовался. Он был неглупым и быстро схватывающим новое человеком, поэтому я стал потихоньку объяснять ему и теорию. Гораздо лучше, если твой помощник знает, что делает, а не слепо следует твоим указаниям!

Таким образом, к марту у меня в распоряжении оказались достаточно продвинутые технологические возможности и время для их использования. Тогда я вплотную занялся экспериментами с ракетами и защитным снаряжением. Корпуса ракет получал вытягиванием круглой стальной заготовки в тонкостенный цилиндр, закрытый с одного конца. К открытой стороне заклепками присоединялось отдельно изготовленное сопло, отделенное уплотнителем из тонкой кожаной полоски, уже после загрузки топливного стержня. А в глухом торце сверлилось отверстие, через которое в опять же присоединенный с помощью резьбового соединения конус боеголовки просовывалась заполненная порохом трубочка запала. Головная часть оканчивалась острым штырем, чьей задачей было втыкаться в цель, удерживая там боеприпас до взрыва. Который, учитывая свойства черного пороха и конструкцию запала, мог произойти как немедленно, так и по прошествии многих секунд. А к корпусу крепились немаленькие стабилизаторы, необходимые для компенсации неравномерного истечения реактивной струи из сопла.

Работало это так: топливный стержень поджигался со стороны сопла и начинал гореть. Спрессованный порох, как известно, не взрывается, а горит на поверхности. В данном случае — на поверхности торца стержня. Так и сгорает, отправляя в сопло раскаленные продукты сгорания, до противоположного торца. Там огонь поджигает запальный шнур, рассчитанный, в зависимости от предполагаемого профиля полета, на определенное время горения. Только таким неудобным способом — детонатора-то нет, я мог добиться того, чтобы боеголовка не взрывалась сразу после окончания активной фазы полета. То есть, применяя ракету по позициям противника, вкручивали боеголовку как есть, с максимальной длиной шнура, и тогда она летела на полную дистанцию и только там взрывалась. А если требовался взрыв при прямом попадании, например при стрельбе по кораблю противника, то шнур обрезали почти под корень. Были и промежуточные позиции, размеченные прямо на шнуре.

Испытания показали, что мои способности ракетостроителя на высоте. Только раз изделие взорвалось сразу после пуска, но благодаря принятым мерам безопасности никто не пострадал. Дефект, вызвавший взрыв, устранили. Точность тоже оказалась удовлетворительной. Большего на этом порохе все равно не добиться. Ракету я спроектировал относительно небольшой — вес три кило, из них полтора весила боеголовка. При пуске прямой наводкой активный участок полета занимал около ста пятидесяти метров. Такая дальность даже являлась излишней, потому что из-за малой устойчивости попасть в цель типа «небольшой корабль» можно было рассчитывать только до дистанции метров в семьдесят-восемьдесят. И то — при удаче. При запуске же по навесной траектории максимальная дальность выстрела составляла около пятисот метров, и на этой дистанции все выпущенные ракеты попадали в круг радиусом метров сорок. Что являлось очень неплохим показателем.