Читать книгу "Рельсы под луной - Александр Бушков"

Второй, когда беседа явно подошла к концу, так и сидел сиднем в уголочке, не проронивши ни слова. И понял я, что это классический «домовой». Чернявый, хмурый, на гимнастерке, кроме гвардейского значка, ничего более не привинчено и не висит, погоны с артиллерийскими пушечками, капитанские звездочки. Только артиллерист – а то и капитан – из него, как из меня балерина. Навидались мы этаких вот, которых давно и прозвали «домовыми»…

Артиллерийский или пехотный офицер в таких вот беседах участвовать может – чтобы согласовать с ним огневую поддержку и прочее содействие, которое он нам окажет на выходе или входе. Но всегда такого офицера приглашают уже потом, когда мы обговорили наши дела. Ну, а если такой вот с самого начала сидит в уголке, не вымолвив ни словечка, то это, к бабке не ходи, смежник. Из какого-то близкородственного учреждения, у которого в предстоящем деле есть свой интерес, про что нам опять-таки знать не полагается. Свыклись, насмотрелись. Однажды прилетал к нам генерал из Москвы, сколько у него звездочек, мы не знали, но точно было известно, что генерал из Москвы. Так вот, прилетел он в погонах интендантского подполковника. Те, что с ним, тоже с интендантскими эмблемками – младший сержант и двое рядовых, но человек понимающий с ходу определит, что перед ним одни офицеры…

Поглядывал он на меня как-то непонятно. Уже в самом конце разговора стало мне казаться, что во взгляде у него нечто вроде жгучего любопытства – но вот с чего бы вдруг? Ничего во мне нет особо интересного, таких, как я, по фронту – хоть поварешкой черпай. Ошибся я, видимо.

Вышли мы с товарищем Лю, перекинулись парой слов. Вежливо держится, но не особенно словохотлив. Воевали? Воевал. Дорогу знаете хорошо? Хорошо. Присмотрелся я к нему как следует – а у него на шее длинный шрам, уходящий под воротник, и на левой руке от безымянного и мизинца остались одни култышки – парень явно побывал в делах. Попадались мне такие, неразговорчивые, лицо молодое, а глаза – старые. Хлебнул горячего, видно…

Взял я Алиханова и Чибиса, сели мы вчетвером в «газик» и покатили. Ребята приободрились по тем же причинам, что и я, – не бог весть какое задание, но все едино, лучше, чем сидеть и ждать у моря погоды…

Километров шесть мы ехали, даже чуть-чуть продвинулись по лесу, а потом поняли, что машина дальше не пойдет. Горки невысокие, но крутые, склоны сходятся под острым углом, и деревья стоят густо. Так что переходим в пехоту. Не привыкать. Благо тут много тропинок, сразу видно, проложенных не человеком, а лесным зверьем.

Двинулись мы цепочкой. Впереди товарищ Лю, руку держит на кобуре, сразу видно, из чистой предусмотрительности, которая в таких местах не лишняя. Можно напороться на самураев или императорских, кучками выходящих из окружения. Мы тоже автоматы взяли поудобнее.

Тишина, только птицы наяривают совершенно незнакомыми трелями. Солнышко, небо ясное – благодать… Шагаем мы, шагаем, и никто пока что по нам не стреляет, с ножиком на спину из чащобы не прыгает, безлюдье полное, дикие места, как и следовало из карты. Сверяемся с ней время от времени: прикидываем пройденное расстояние.

Осталось нам километра полтора – вообще, в лесу отчего-то любые расстояния кажутся гораздо длиннее, чем на открытой местности. Вышли к речушке – то ли узенькая речушка, то ли попросту широкий ручей, не обозначенный на карте: метра четыре в ширину, не больше, а мелкий настолько, что можно перейти вброд, не начерпав в сапоги. Вода прозрачнейшая, каждый камушек и хвоинку на дне видно, течение медленное.

Первым делом мы напились из горсти, набрали фляги – вода холодная, вкусная, у нас-то во флягах была кипяченая из колодца, никакого сравнения. Тропинка, по которой мы пришли, на том берегу продолжается. Пора дальше.

И вот только мы хотели ручей переходить…

В обе стороны видно метров на двадцать. Справа, прекрасно видно, плывут по течению какие-то большие странные предметы – и отчего-то кажется, что движутся они даже медленнее неспешной воды, хотя такого быть не должно, но впечатление именно это. Подплывают они плавненько…

Мама родная! Похоже, волосы дыбом встали, и стою я, оцепеневши, как камень.

Это головы человеческие плывут вереницей, причем не как попало плывут, а так, словно крепко сидят на невидимых туловищах – только нет под ними ничего, кроме прозрачнейшей воды. Стоймя плывут. Крови в воде ни капли. И это – наши головы. Первая – товарищ Лю, в очках, глаза открыты, лицо невозмутимое, как у того, что стоит слева от меня, не скажешь, чтобы особенно бледное. Нормального цвета лицо, как у живого. Следом – я! Я самый. Только без фуражки. За мной – Алиханов с Чибисом, опять-таки без головных уборов. Глаза у всех открыты, лица спокойные, никаких там гримас, застывшие…

Мы стоим, как четыре монумента, не в силах шелохнуться, в полном молчании – а они медленно-медленно проплывают мимо, тишина стоит невероятная, птиц не слышно, и нет ни удивления, ни страха, только чувствую я, холодный пот по спине ползет так, словно мне из фляжки за шиворот воду льют…

Проплыли они медленной вереницей. Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем мы вышли из оцепенения. Стою я, в коленках противная слабость, гимнастерка к спине липнет – но по-прежнему ни удивления, ни страха. Одно ворочается в голове: так не бывает. Тупо так ворочается, вяло.

Посмотрел я на своих – стоят, орелики, ни живы ни мертвы. Чибис слюни на подбородок пустил, глаза ошалелые. Да и товарищ Лю челюсть отвесил, что неудивительно.

Оклемавшись самую малость, я спросил:

– Что видели?

– Г-головы плыли… – заикаясь, чего за ним отроду не водилось, отвечает Алиханов. – Н-наши… Все четыре…

Чибис молчит, только головой кивает меленько-меленько. Меня окончательно отпустило, голова стала ясная, трезвые мысли появились – но лучше бы не появлялись. Мысли такие: четырем сразу одно и то же привидеться не может. Следовательно, это было. Хотя быть такому не полагается.

– Товарищ Лю, – сказал я. – Что скажете? Как человек, знакомый с местными условиями?

Китаец задрал голову, будто норовистый жеребец, губы в ниточку. Изо вcex cил пытается придать себе этакую гордую невозмутимость – но я-то вижу, что и его цыганский пот прошиб не хуже нашего…

– Были разные дурацкие разговоры, – отвечает он наконец. – Но образованный человек таким сказкам верить не должен. Только темные, суеверные крестьяне могут… Я коммунист…

Удивил в самое сердце! Мы тоже поголовно с партбилетами. И что?

Я ему говорю этаким нейтральным тоном:

– Но вы же видели… Все мы видели…

Он молчит, лицо презлющее, глазки сузились вовсе уж в щелочки. Так ничего не сказал, вытащил маузер из кобуры и первым пошел вброд с таким видом, словно с того берега по нему должны вот-вот резануть из пулемета. Крепкий парнишечка, с характером, с таким, пожалуй, можно и в разведку…

С километр мы прошли, держа оружие на изготовку, без всяких происшествий и дурных чудес. Потом увидели…