Читать книгу "Потому что - Даниэль Глаттауэр"

Зигфрид Реле казался подавленным после успеха предыдущего дня. Он желал бы, чтобы жертву оплакивали больше и мое преступление выглядело бы вопиющим. Это придало бы смысла его работе.

Никто из выступавших не знал меня, никто никогда не слышал моего имени. Многие удивлялись моей дружбе с Лентцем. «С таким типом Рольф точно не стал бы иметь дело», — сказал один наркоман. «Слишком стар, — заметил другой. — Он не водился с папиками». Однако доказать никто ничего не мог.

Некоторые из близких Лентцу людей не подозревали о его тяжелой болезни. Это укрепило мои позиции. Другие же, имевшие с ним лишь шапочное знакомство, были подробно информированы о развитии инфекции. Что-то здесь не состыковывалось. Не понимая, что именно, я злился.

Двое свидетелей полагали, будто в последние месяцы не заметить болезнь Рольфа стало невозможно. «Если его и отпускало, то лишь на короткое время», — говорили они. А я демонстративно качал головой, словно удивляясь тому, как мой друг и любовник обманывал меня.

Наконец последний из допрашиваемых утверждал, что это ему в ночь убийства Рольф Лентц назначил встречу в баре Боба. Его звали Ник. Ему явно следовало бы заняться своей прической, хотя я плохо представлял парикмахера, который согласился бы его обслужить. У Ника заплетался язык, а по запаху чувствовалось, что незадолго до явки в суд он пил пиво, вероятно с похмелья. Больше всего на свете я хотел, чтобы его как можно скорее выпроводили из зала.

Встреча планировалась как деловая. Вероятно, купля-продажа «дури», — подобные аферы нередко совершались у Боба в туалете. Ник опоздал. Когда он вошел в бар, человек в красной куртке уже лежал на полу. «Так что делать мне там было нечего», — заметил свидетель. Он имел в виду, что в таком состоянии Рольф вряд ли бы заключил сделку. Нику удалось выскользнуть из бара, прежде чем его заметила полиция.

— Ступайте домой и проспитесь! — велела Штелльмайер.

— Конечно, госпожа судья! — с готовностью воскликнул свидетель, в глазах которого читались совершенно другие планы.

У студента на сей раз вопросов не возникло. Это удивило и успокоило меня.

— В ближайший понедельник мы попробуем пригласить лечащего врача Рольфа Лентца, — объявила судья. — А на сегодня я запланировала выступления еще двоих свидетелей со стороны потерпевшего.

Достигнув дверей своей камеры, я попросил сопровождавшего меня охранника войти первым и вынести оттуда почту. Только таким образом я мог избежать очередного письма с красными пятнами.

Позднее, как и было условлено, адвокат Томас прислал мне обещанные материалы, касающиеся человека в красной куртке. Выходные я провел за изучением протоколов допросов. Ни один из свидетелей ни словом не помянул в них о ВИЧ-инфекции Лентца, хотя Хелена расспрашивала их о самых незначительных подробностях его жизни. То, что такой дотошный следователь не сумел докопаться до заболевания убитого, казалось мне невероятным. В протоколе медицинского вскрытия, со всей скрупулезностью описывавшего состояние печени, почек и легких моей жертвы, я не обнаружил и намека на ВИЧ-инфекцию. Мне оставалось надеяться, что плохое состояние здоровья Рольфа Лентца не является для меня смягчающим обстоятельством. Мнения закона на этот счет я не знал.

Версия убийства из ревности пока казалась надежной. Вечером в воскресенье я съел свой любимый хлебный суп и лег в постель, уставившись на сорокаваттную лампочку. Мне предстояло пережить встречу с самой главной свидетельницей моего прошлого.

24 глава

Утром я встал под душ, чтобы смыть с себя холодный пот — последствие ночных кошмаров, которыми продолжал мучить меня человек в красной куртке. Я выдавил на зубную щетку двойную порцию пасты, чтобы как следует освежить рот. Из зеркала на меня смотрел человек, боявшийся собственной тени и в то же время решительно настроенный завершить начатое им дело. Ради такого случая я даже разгладил свою белую рубашку и самый красивый пиджак, положив на них стопки книг. Настало время прощания со старыми представлениями о свободе и всем, что с ними связано.

Я взял в руки газету, поклявшись себе, что делаю это в последний раз. «Ни дня не проходит без сенсации на процессе по делу убийства в баре у Боба, — вещала „Абендпост“. — Известный журналист застрелил больного СПИДом. Он утверждает, что ничего не знал о тяжелом заболевании своей жертвы… Читайте далее: Двойная жизнь гея Яна Руфуса Хайгерера. Его любили все, но он — только одного. Шокирующий репортаж Моны Мидлански, одной из немногих, кому доверял Ян Хайгерер».

Тюремный врач остался мною доволен. Как гетеросексуал, он утратил ко мне всякий интерес.

Охранники явились за мной минута в минуту. На их лицах я читал признаки прогрессирующей деградации. Сейчас они выглядели еще глупее, чем до выходных. Не исключено, что они больше не могли со мной разговаривать, даже если бы того хотели. Однако все еще надевали и расстегивали наручники, и это оставалось, вероятно, единственным действием, на какое они были способны. Тот, который верил в появление снега, только надевал, а его товарищ расстегивал. По крайней мере в тот раз они распределили обязанности именно так. Оба приоткрывали рты и просовывали кончик языка между зубами — признак того, что даже эта работа стоила им теперь немалого напряжения, а в ближайшем будущем грозила стать и вовсе непосильной. Правда, дорогу в зал судебных заседаний охранники не забыли.

— Скоро все завершится, — утешал я их.

Они никак не отреагировали на мои слова.

Меня усадили под свидетельской трибуной. Судья хотела начать день с моего выступления, в котором я бы коротко рассказал о семи годах своей жизни между учебой и работой в «Культурвельт», то есть об издательстве «Эрфос».

— Это было славное время, — произнес я с ностальгией в голосе. — Я охотно занимался книгами.

Я усмехнулся. Присяжные выжидающе смотрели на меня. Чего они еще хотели? Сюрпризы закончились, как и сам процесс. Пора завершать представление.

— Перейдем к допросу свидетелей, — объявила Штелльмайер.

Мои паузы показались ей слишком длинными. Я опустился на свое место между двумя истуканами в форме. Отсюда я мог видеть знакомые печальные лица: старейшего работника издательства Прехтля, ответственного секретаря Сусанну, менеджера по маркетингу Эгона, ведущих редакторов Клаудию и Еву-Марию, в чьих глазах можно было увидеть буквы: так много они прочитали текстов за долгие годы и так мало жили.

«Он работал как одержимый», — говорили они. «Феноменальное чувство языка». «Лучшего работника у нас никогда не было». Нигде люди не льстят так беззастенчиво, как в воспоминаниях.

— Многие авторы обязаны ему своим успехом. Из посредственной рукописи он мог сделать замечательную книгу, — добавил старик Прехтль. — Теперь мы можем только мечтать о том, что издавали тогда. Ян Хайгерер — уникальный редактор.

Так ли уж нужна была суду эта информация? Я в смущении разглядывал свои отросшие ногти.