Читать книгу "Воспоминания Элизабет Франкенштейн - Теодор Рошак"

Дорога вела вверх по крутому лесистому склону Мон-Салэв. Девушка смотрела на меня дружелюбно, но разговорчива была не больше, чем немая. Несомненно, обещала пославшей ее хранить тайну до конца пути. А путь наш спустя час закончился на поляне, с которой открывался обширный вид на озеро и город. На востоке в синем небе знакомо сверкала вершина Ден-Данфер, а дальше едва виднелся Монблан, укутанный вечной пеленой облаков. Местность была знакома мне, я уже бывал тут, чтобы полюбоваться видом; но я никогда не углублялся так далеко в лес, куда сейчас вела меня девушка. День быстро клонился к вечеру, и на деревья опускался холодный туман, ложась на землю облачным ковром. Прошло еще четверть часа, и я вздрогнул, увидев похожую на тень фигуру, двигавшуюся среди деревьев слева от нас. Девушка повернула мула и направилась к ней. Теперь я разглядел, что это женщина, закутанная в серый плащ с капюшоном, которая ждала нас у подножия огромного ореха. Девушка остановила мула и знаком показала, что здесь мы должны спешиться. Когда мы подошли ближе, женщина продолжала стоять, отвернув от меня лицо и одной рукой натягивая на него капюшон. Я не видел ее черт, но голос сразу узнал.

— Не просите меня назвать себя, — сказала она, — Полагаю, вы понимаете почему.

Я ответил утвердительно. После чего она опустилась на колени под деревом возле заросшей могилы. Я не заметил бы камень, отмечавший место захоронения, если бы она не указала мне на него, а тем более надпись на нем, не приложи она мои пальцы к буквам.

— Вы приехали, чтобы узнать о судьбе Франсины Дюпен. Здесь покоятся останки ее земной сущности.

В гаснущем свете я едва мог различить знаки, которые нащупала моя рука, но осязание и зрение помогли мне догадаться, что изначально надпись гласила: «Soeur Francine»[28].

— Несчастная, нежная душа! Она много претерпела от мужчин и Церкви. Она была вынуждена бежать из Женевы, иначе бы ее побили камнями на улицах города. О да, такая судьба могла ее настигнуть; даже в нашей стране есть нетерпимые люди, которые не могут оставить колдунью в живых. Много лет она, как пария, скрывалась в этих лесах, выживая только потому, что сестры приносили ей пищу и прятали ее. Спустя годы она стала одной из наших старейшин. Ее похоронили здесь в тысяча восемьсот девятнадцатом году после долгой, полной лишений жизни.

— Вы знали Элизабет Лавенца?

— Я была ребенком, когда она встретила смерть, и знаю о ней лишь по слухам. Среди женщин ходит молва, что ее убил злой дух. Другие говорят, что муж.

— Могу точно сказать, Виктор Франкенштейн не убивал своей жены. Вы знали его?

— Он покинул город после ее смерти. И больше не возвращался. А их семья плохо кончила. Я слышала, они были прокляты.

Поблагодарив ее, я не мог не спросить:

— Почему вы встретились здесь со мной и столько много рассказали?

— Я поверила вам на слово, что вы преследуете лишь научный интерес, ищете истину, а не порочащие Франсину выдумки. Она была моим учителем. Я хочу, чтобы о ней помнили как о достойной женщине. Мы храним свои тайны не потому, что они порочны.

С этими словами она достала из-за пазухи пакет и протянула мне. Это было что-то прямоугольное, увесистое, завернутое в замшу и туго перетянутое ремешками.

— Это доверила мне Франсина, а ей — Элизабет Лавенца перед свадьбой. Элизабет наказала ей хранить пакет до тех пор, пока она не сможет, в свою очередь, передать его на сохранение тому, кто непременно постарается сообщить миру правду о ее жизни. Знайте, я никогда не вскрывала пакет; то же самое и Франсина. Я лишь прошу с уважением отнестись к пожеланиям женщин, которые так тяжко страдали, — Когда я поклялся в этом, она добавила: — Теперь я свободна, долг мой исполнен.

Прежде чем уйти, она еще раз попросила обещать не выдавать ее тайны. После чего углубилась в лес, где, как я предположил, ее ждал мул или карета. Девушка, все еще стоявшая на коленях возле могилы, достала из кармана плаща сложенный платок и развернула его. В нем находились цветочные лепестки и щепотка сухих трав. Она разбросала все это по могиле и, склонив голову, застыла в задумчивости. Так прошло несколько мгновений, в течение которых слышался лишь голос ветра в деревьях; наконец она подняла голову, вытянула руки, скрестила указательные пальцы в знак приветствия и коснулась ими могильного камня. Я, конечно, узнал этот жест, упоминавшийся в мемуарах Элизабет. Потом она посмотрела мне в глаза с такой прямотой, что я опешил. До этого момента она казалась скромным юным созданием, стеснявшимся даже глянуть в мою сторону. И вот неожиданно взгляд не просто откровенный, а вызывающий. Я увидел перед собой вовсе не девочку, но молодую женщину, которая выполняла миссию, требующую отваги. Я узнал это выражение; я уже видел его раньше, этот смелый, прямой взгляд. Но где?

И тут я понял: я будто глядел в лицо самой Элизабет Франкенштейн, какой знал ее по портрету на миниатюре, что вот уже много лет стояла на моем письменном столе. И в глазах девушки я прочел тот же вопрос, который видел в глазах Элизабет: «Могу я доверять тебе?»

Не этому ли — откровенной манере, прямоте — обучались женщины на своих лесных ритуалах? В тот миг, под пристальным взглядом девушки, я уверился, что подошел настолько близко, насколько позволяло мое внутреннее сопротивление, к пониманию малой части того, что тайное знание давало своим женщинам-адептам, — пониманию недостаточному, чтобы перебороть и крупицу моих глубоких нравственных сомнений, но, возможно, способному внести нотку сострадания. Могу лишь сказать, что, надеюсь, моя юная проводница увидела в моих глазах утвердительный ответ.

Мы вновь уселись на мулов. На обратном пути на постоялый двор не обменялись ни словом.

Это было в 1834 году. С тех пор я неизменно соблюдал обещание не раскрывать имени таинственной дамы, с которой встретился тогда на склоне Мон-Салэв; но, услышав о ее смерти не далее как в прошлом году, почувствовал себя свободным от клятвы. Поскольку это может служить лишним свидетельством правдоподобности моего рассказа, замечу здесь, что она была женой синдика, — мадам Ребюфа, это с ней я встречался. Хотя, повторю, я так и не увидел ее лица, я все же сразу узнал ее голос. Что до девушки, я почувствовал, что тут необходимо придержать свое любопытство. По сей день я не имею понятия, кто бы это мог быть.

Вернувшись вечером на постоялый двор и плотно закрыв дверь своей комнаты, я нетерпеливо развязал пакет. И что же я почувствовал в следующий миг?

Сейчас, читатель, ты это поймешь.

Вообрази ученого начала этого столетия, который посвятил свою жизнь изучению египетских древностей. И вот, вообрази, что однажды заходит капитан наполеоновской армии и кладет перед ним на стол источенный временем каменный обломок с неповторимыми, узнаваемыми знаками на поверхности. Капитан выиграл камень в карты у сослуживца. Может быть, он представляет какой-то интерес?..

А теперь вообрази, что этот ученый — Шампольон. А положили перед ним на стол Розеттский камень.