Читать книгу "Телевидение - Олег Андреев"

Питер

Денису показалось, что его разбудил удар тока. Когда-то в детстве он лез на даче в соседский сад и повис на проводе, к которому хозяин подвел сто двадцать семь вольт. Вот и сейчас он проснулся от похожего ощущения нестерпимой, крутящей мышцы тряски. Но на этот раз его трясло от холода.

Денис начал растирать окоченевшие руки и ноги, стукаясь при этом о гулкие стенки и дверцы шкафа.

"Вот так, наверно, чувствуют себя заживо похороненные, — подумал он. — Бедный Гоголь! Говорят, его тоже живым закопали”.

— Ты что, замерз? — спросила разбуженная его возней Наташа.

— С-с-мерр-тельно! — выбил зубами чечетку Денис.

— А мне тепло. Я придумала — давай поменяемся.

— Нельзя, т-ты же пр-р-ростужена.

— Тогда иди ко мне. Этот костюм такой огромный, что мы вдвоем поместимся, как в спальнике. Только я вылезу ненадолго, а ты облачайся.

— Зачем вылезешь? — не понял Денис.

— Все-то тебе объяснять надо, — смутилась девушка. — Я пока еще живая…

Денис зарылся в сохранившую ее тепло робу и сразу почувствовал, как стихает дрожь. Он блаженно растянулся, лежа на спине, и даже задремал ненадолго. Очнулся от прикосновения ее ног, просовываемых в расстегнутые брюки.

— Это еще что такое? — закричала Наташа. — Сними сейчас же свои ледяные трусы — я и так замерзла!

Он поколебался лишь мгновение, и через минуту они лежали на боку, крепко прижавшись друг к Другу. Двум парам ног было даже просторно в огромных штанинах, куртку Денис застегнул за спиной девушки, после чего ее руки оказались внутри, в тепле, а его — в почти негнущихся рукавах. Так он мог поправить подушку-валенок под головами и упереться в пол, чтоб изменить позу.

Постепенно тепло превратилось в жар, который стекал все ниже и ниже по его телу, ощущающему упругость девичьей груди, и собрался, наконец, в огненный столп там, в самом низу…

Все происходило в тишине. Лишь два раза она вскрикнула — в самом начале и в самом конце, когда последняя сладкая судорога чуть не оторвала пуговицы от сковавшей их грубой одежды.

— Я сделал тебе больно? — спросил он.

— Ничего. Сам говорил — до свадьбы заживет… Все было прекрасно. И совсем не так, как рассказывали девчонки.

С ума сойти! Так она была…

— Ты что, еще ни разу?

— Нет. А ты не понял?

— Да как-то знаешь…

— Вот видишь, выходит, зря хранила… Ты даже не почувствовал.

— Это не потому… — начал неловко оправдываться Денис. — Просто понимаешь… Я никогда не занимался этим в шкафу на двадцатиметровой глубине.

Они поболтали немного, Хованский развел в углу костерок, и они съели размоченный в “пепси-коле” хлеб. Потом снова залезли в свой “скафандр”, снова разговаривали и наконец заснули.

Денису приснилось, будто его голые пятки попали в костер, как когда-то в турпоходе. Он рефлекторно попытался было поджать ноги, но их придавила горячая тяжесть тела Наташи. Денис вернулся в реальность и понял, что ступни лизал не огонь, а ледяная вода.

Значит, она уже поднялась до их убежища.

— Наташа! Проснись! Нас залило! — встряхнул он девушку и начал лихорадочно расстегивать пуговицы у нее за спиной: нужно было спасать одежду.

Наташины вещи уже высохли, а его куртка до сих пор сочилась влагой. Денис решил остаться в робе.

Он высветил время на часах.

— Ого! Уже почти два часа.

— Ночи? — удивилась девушка.

— Дня. Так, если вода поднялась до середины штольни за двенадцать часов, то у нас почти столько же впереди. Хотя — нет! Раньше она заполняла весь тоннель, а теперь только эту узкую трубу. Надо бежать наверх, и скорее!

Хованский оказался прав; буквально на глазах черная масса подползала к догорающему на наклонном полу костерку, а шкаф, их недавнее брачное ложе, тихонько выплыл в тоннель.

Они быстро похватали все необходимое, закинули за спину сумки и, перепрыгнув через жадный язык подступающей смерти, устремились наверх, к возможному спасению. Денис уже не жалел фонарика — в их положении было важно двигаться как можно быстрее и не упасть.

Наконец они добежали до финиша. Он был неутешительным: выход из штольни перекрывали точно такие же, как внизу, ворота, запертые на массивный замок, только спасительного пистолета у беглецов от смерти уже не было.

Денис попытался расширить квадратные ячейки решетки, пробовал ударом ноги разорвать хоть какой-нибудь сварной шовчик, но ему не удалось — ворота были сварены надежно. Он оглянулся и посветил вниз вдоль штольни совсем уже умирающим лучом фонарика — черная кромка воды с плавающим на поверхности шкафом и щепочками от угасшего костра неумолимо приближалась. Тогда они обнялись и, обессиленные подступающим ужасом, молча опустились на холодный бетонный пол тоннеля.

Неожиданно в наступившей тишине до их слуха долетел неясный шум, какой-то волнами наплывающий и стихающий гул, который несколько раз прервался явственно прозвучавшими сигналами автомобиля. Значит, Слава говорил правду! Там, за решеткой, находился кусок старого заброшенного тоннеля, откуда уходила вверх шахта с вентиляционным киоском, торчащим над землей. Где-то в десяти метрах над ними кипела жизнь, ехали машины, шли пешеходы.

— Дай зеркальце, — попросил Денис. — У тебя же наверняка есть в сумке зеркальце! Скорей!

— Что ты кричишь на меня, — обиделась девушка. — Не я же навесила этот проклятый замок! На, — нащупала она его руку и вложила холодный стеклянный диск.

Хованский как можно дальше вытянул руку сквозь прутья решетки и направил зеркало так, чтоб в нем отразилось то, что находилось прямо над ними.

— Свет! Я вижу свет! То ярче, то гаснет — смотри! Это наверно от проезжающих машин.

— Нужно кричать, как можно громче кричать! — возбужденно сказала Наташа. — Кто-то должен нас услышать. У таких домиков часто греются бомжи. Давай орать хором “помогите”! Раз, два, три…

Москва

Утром Володя встал пораньше и, не будя друга-инженера, ушел из дому.

Всю ночь он ворочался, пытаясь уснуть, — никак. Только закроет глаза — видит экран телевизора, на котором его наивную девочку с тонкой художественной натурой, его верную супругу лапал какой-то слюнявый мужик, и ей это явно нравилось.

Теперь он будет весь день ходить по городу. Будет пить и думать.

И ждать.

Все равно некуда идти.

Москва

Яков Иванович чувствовал себя нехорошо. В последнее время это стало уже привычным. Если что-то начинало болеть, то теперь надежды, что само рассосется, не было. Теперь все болячки, придя, оставались навечно.