Читать книгу "Попугай Флобера - Джулиан Барнс"

Это письмо всегда меня успокаивает. Солнце создано не для того, чтобы лучше росла капуста, и я рассказываю вам чистую историю. Эллен родилась в 1920-м, выпита замуж в 1940-м, родила в 1942-м и в 1946-м, умерла в 1975-м.

Я начну сначала. Люди маленького роста должны быть ловкими, да? Но Эллен не была ловкой. Она была чуть выше пяти футов. Но двигалась неуклюже, вечно на все налетала, обо все спотыкалась. У нее легко появлялись синяки, она их не замечала. Однажды я схватил ее за руку, когда она собиралась не глядя шагнуть на Пикадилли, и хотя на ней были блузка и пальто, на другой день на ее руке виднелись багровые отпечатки клешней робота. Она ничего не сказала про синяки, а когда я указал ей на них, не вспомнила, как чуть не шагнула на дорогу.

Я начну сначала. Она была горячо любимым единственным ребенком. Она была горячо любимой единственной женой. Она была любима, если это слово тут уместно, теми, кого я, видимо, должен называть ее любовниками, хотя мне кажется, что это слово слишком лестное для некоторых из них. Я любил ее, мы были счастливы, я скучаю по ней. Она не любила меня, мы были несчастливы, я скучаю по ней. Может быть, ей надоело быть любимой. В двадцать четыре Флобер заявил, что чувствует себя «созревшим — созревшим преждевременно, это правда. Но это оттого, что я рос в теплице». Была ли она слишком любима? Большинство людей не могут быть слишком любимыми, но, может быть, Эллен могла. Или, может быть, у нее просто была другая концепция любви — почему мы всегда считаем, что она у всех одинаковая? Может быть, для Эллен любовь была лишь своего рода Малбери-харбор, местом высадки в бурном море. Там невозможно жить: выбираешься на берег и движешься дальше. Старая любовь? Старая любовь — ржавый танк над какой-нибудь мемориальной доской: здесь кто-то что-то освободил. Старая любовь — вереница пляжных домиков в ноябре.

В деревенском пабе, вдали от дома, я однажды подслушал, как двое мужчин обсуждали Бетти Корриндер. Может быть, я неправильно написал это имя, но звучало оно так. Бетти Корриндер, Бетти Корриндер — они ни разу не сказали просто «Бетти», или «эта Корриндер», или еще как-то, только «Бетти Корриндер». Видимо, она была довольно легкого поведения, хотя легкость всегда преувеличивается теми, кто сам слишком тяжел. А эта Бетти Корриндер была легка, и мужчины в пабе завистливо хихикали. «Знаете, что говорят про Бетти Корриндер» — это было утверждение, а не вопрос, хотя и вопросы не замедлили последовать: «Знаешь, в чем разница между Бетти Корриндер и Эйфелевой башней? Ну, скажи, в чем разница между Бетти Корриндер и Эйфелевой башней?» Пауза продлевает последние моменты тайного знания. «Не все залезали на Эйфелеву башню».

За двести миль от жены я покраснел за нее. Может, в каких-то местах, где она бывает, завистливые мужчины вот так же шутят о ней? Я не знал. Ну и к тому же я преувеличиваю. Может, я не покраснел. Может, мне было все равно. Моя жена ничуть не напоминала Бетти Корриндер, какой бы та ни была.

В 1872 году литературные круги Франции живо обсуждали вопрос, какого наказания заслуживает неверная женщина. Должен муж наказать ее или простить? Александр Дюма-сын в «L’Homme-Femme» предложил простой выход: «Убей ее!» Эту книгу переиздали 37 раз за один год.

Сначала я был уязвлен, сначала мне было обидно, я стал хуже думать о самом себе. Моя жена ложится в постель с другими мужчинами: должно ли меня это беспокоить? А я не ложусь в постель с другими женщинами: должно ли меня это беспокоить? Эллен всегда со мной мила — должно ли меня это беспокоить? Не мила из чувства вины, а просто мила. Я много работал; она была мне хорошей женой. Теперь не принято говорить такие вещи, но она была мне хорошей женой. У меня не было интрижек, потому что меня это не интересовало; кроме того, уж очень противен стереотип доктора-ловеласа. Видимо, у Эллен были интрижки потому, что ее это интересовало. Мы были счастливы, мы были несчастливы, я скучаю по ней. «Принимать жизнь всерьез — это прекрасно или глупо?» (1855).

Что трудно передать, так это то, насколько незатронутой всем этим она оставалась. Она не была испорчена; ее дух не очерствел; она никогда не тратила слишком много денег. Иногда она отсутствовала немного дольше, чем нужно; иногда после похода по магазинам приходила с подозрительно малым количеством покупок (она не была такой уж разборчивой); чаще, чем мне бы хотелось, уезжала на несколько дней в город походить по театрам. Но она оставалась честной: она лгала мне редко и только о своей тайной жизни. Об этом она лгала импульсивно, безрассудно, неловко, но обо всем остальном говорила правду. Я вспоминаю фразу, которой обвинитель на процессе «Госпожи Бовари» описал искусство Флобера: он сказал, что это «реалистично, но неосмотрительно».

Казалась ли жена, похорошевшая от измен, еще более желанной мужу? Нет, не более, но и не менее. Это отчасти то, что я имею в виду, когда говорю, что она не была испорчена. Может быть, она проявляла трусливую предупредительность, которую Флобер считал характерной чертой неверной женщины? Нет. Может быть, она, как Эмма Бовари, «обнаружила в адюльтере все пошлости супружества»? Мы не говорили об этом. (Текстологическое примечание. В первом издании «Госпожи Бовари» было «все пошлости своего супружества». В издании 1862 года Флобер хотел опустить слово «своего», расширив таким образом обличительный диапазон фразы. Буйе посоветовал проявить осторожность — прошло всего пять лет после суда, — и таким образом местоимение, которое относит наблюдение только к Эмме и Шарлю, осталось в изданиях 1862 и 1869 годов. Оно наконец исчезло, узаконив обобщение, в издании 1872 года.) Обнаружила ли она, как говорил Набоков, что измена — «банальнейший способ над банальностью возвыситься»? Вряд ли: Эллен не думала в таких терминах. Она не была борцом и поборником свободомыслия; она была опрометчива, лихорадочна, порывиста, непоследовательна. Может быть, я сам виноват; может быть, прощающие и обожающие раздражают больше, чем могут себе вообразить. «Не жить с любимыми — худшая пытка, сравниться с ней может только жизнь с нелюбимыми» (1847).

Она была чуть выше пяти футов; с широким гладким лицом, с легким румянцем на щеках; она никогда не краснела; глаза ее — как я вам уже сказал — были сине-зеленые; она носила ту одежду, которую навевал таинственный ветер женской моды; она легко смеялась; легко набивала синяки; натыкалась на вещи. Она убегала в кинотеатр, про который мы оба знали, что он закрыт; отправлялась на зимние распродажи в июле; ехала гостить к кузине, от которой на другой день приходила открытка из Греции. В этих действиях была внезапность, которая свидетельствовала о чем-то большем, чем желание. В «Воспитании чувств» Фредерик объясняет мадам Арну, что он взял Розанетту в любовницы «от отчаянья, как совершают самоубийство». Это изощренное объяснение, но вполне правдоподобное.

Ее тайная жизнь прекратилась, когда родились дети, и возобновилась, когда они пошли в школу. Иногда какой-нибудь случайный знакомый мог отвести меня в сторонку для разговора. Почему они считают, что ты хочешь знать? Вернее, почему они думают, что ты не знаешь, — не принимают в расчет неослабное любопытство любви? И почему эти случайные знакомые никогда не сообщают более важных вещей: например, что тебя больше не любят. Я навострился уводить разговор в сторону: объяснять, насколько Эллен общительнее, чем я; намекать, что медицинская профессия всегда привлекает клеветников; говорить — вы читали про это страшное наводнение в Венесуэле? В этих случаях мне всегда казалось, что я предаю Эллен — может быть, и безосновательно.