Читать книгу "Дикий сад - Марк Миллз"

Адам попытался предъявить аргумент в защиту родных для его отца топей Кембриджшира, но Кьяра не желала слушать ничего, что могло бы бросить тень сомнения на чистоту ее теории.

Потом она рассказала о деревушке вблизи Перуджи, где выросла сама и где у нее до сих пор оставался дом. Рассказала о других домах, которыми владели они с Маурицио: одном во Флоренции и другом — у моря.

— А как вы относитесь к переезду сюда? — спросил Адам, поворачивая разговор в нужную ему сторону.

— Этого хочет Маурицио. Да и до города отсюда недалеко.

— Но какие-то сомнения у вас есть.

— Мне никогда здесь не нравилось.

— Место красивое.

— Да, конечно.

— Может быть, и ваше восприятие виллы изменится к лучшему, когда вы переделаете верхний этаж, — заметил невзначай Адам.

— Может быть.

— Мария говорит, что у вас есть такие планы.

— Конечно, есть. Это же противоестественно. — Она указала пальцем вверх. — По-твоему, это нормально?

— Нет.

— Впечатление такое, будто…

— Что?

— Е come essere sempre vivo. Так не должно быть. И мне наплевать, что думает Франческа.

— Так, должно быть, решил ее муж.

— Ха!

Восклицание прозвучало на удивление красноречиво, а сопровождавший его жест — небрежный взмах руки — придал ему дополнительную выразительность.

— Бенедетто был не в себе, это все говорили. И она тоже. Потом, когда он умер, она так ничего и не сделала.

— Может быть, муж попросил…

— Франческо так и объясняет. Мол, Бенедетто перед смертью взял с нее обещание. Но ведь с Маурицио он никакого обещания не взял.

— А вы были там, наверху?

— Только однажды. Когда это случилось.

— Вы были там, когда это случилось?

— Мы все там были, в доме возле фермы.

Кьяра объяснила, что в тот вечер за обедом много ели и пили. Эмилио, когда перебирал, становился задиристым и частенько лез в драку. Но повод повеселиться был. Союзники уже стояли у ворот Сан-Кассиано, и немецкий офицер, командовавший на вилле, намекнул, что намерен ослушаться приказа и отступить к следующей оборонительной линии, проходившей южнее Флоренции.

Он не был трусом, тот немец, и понимал, что если примет бой на вилле, то станет виновником уничтожения здания, которое успел полюбить. Он был хорошим человеком, тот офицер. Такой высокий. Культурный. Родом из Гамбурга. Жаль, не дожил до конца войны. Кьяра навсегда запомнила, как блеснули слезы в его глазах, когда Эмилио сказал на прощание, что он всегда будет званым гостем в их доме.

Они пережили немецкую оккупацию и пребывали в отличном настроении. Все шло хорошо, пока со стороны виллы не донеслись звуки стрельбы. Они знали, что на вилле осталось несколько немецких солдат, которым поручено уничтожить все документы, и в первый момент подумали, что внезапный маневр союзников застал этих солдат врасплох и там идет бой. Но потом стрельба сменилась смехом и музыкой.

Эмилио сам решил пойти туда и разобраться, в чем дело. Для него это было делом чести. Именно его стараниями и вилла, и ее обитатели пережили войну без значительных потерь. Что бы ни говорили о нем люди — и тогда, и сейчас, — он был не фашистом, а прагматиком и делал все необходимое, чтобы защитить семью и поместье. Ради этого он, невзирая на тот вред, что наносил собственной репутации, мог надеть любую маску.

Уже после войны Кьяра узнала, что по крайней мере в двух случаях Эмилио использовал свое влияние на фашистские власти во Флоренции, чтобы уберечь Маурицио от больших неприятностей, грозивших ему из-за связи с подпольщиками-социалистами.

Точно так же Эмилио сумел повлиять и на немецкого офицера, присланного с заданием установить на вилле временный командный пункт. Он просиживал с ним допоздна на вилле, разговаривал об искусстве, литературе и живописи. В результате все имевшиеся на вилле предметы искусства были сохранены и никто из занятых в поместье работников не пострадал. Обе стороны сосуществовали мирно и бесконфликтно. И вот теперь, когда дело шло к завершению, Эмилио вдруг увидел, как два пехотинца выбрасывают из окон верхнего этажа бесценную антикварную мебель.

К несчастью, этих двоих он знал не очень хорошо; их прислали на виллу Доччи лишь недавно, когда с юга в центр страны хлынули отступавшие под натиском союзников войска. Взбежав на верхний этаж, Эмилио и Маурицио увидели, что солдаты собираются выбросить еще какую-то мебель. Оба немца были пьяны и веселы; стоявший в углу граммофон изрыгал бравурную песенку. Эмилио обвел взглядом комнату — разбитые зеркала, порубленные картины, следы от пуль на расписанном фресками потолке, — выхватил пистолет и выстрелил в граммофон. На несколько мгновений в комнате повисла мертвая тишина, и все четверо мужчин замерли в напряженных позах.

Пауза длилась недолго. Благоразумия не хватило ни одним, ни другим. Разгоревшаяся словесная перепалка — Маурицио не принимал в ней участия, поскольку не знал немецкого, — сопровождалась угрожающими жестами. Немцы уже поглядывали на лежавшее в стороне оружие. И тут в комнату, привлеченный шумом, влетел садовник Гаетано.

Кьяра взяла с Адама торжественное обещание держать в тайне эту деталь — время появления Гаетано, — поскольку во многих отношениях именно бедняга садовник стал виновником смерти Эмилио.

В тот момент, когда Эмилио машинально повернулся к двери, один из немцев схватил пистолет и дважды выстрелил в него. Одна пуля попала в грудь, другая — в голову. Эмилио свалился замертво. Гаетано выскочил из комнаты, а Маурицио оказался под дулом пистолета. Жизнь ему спас второй солдат, убедивший товарища не стрелять в безоружного. После этого немцы сбежали.

Кьяра побывала в комнате на следующий день. Тело унесли, но на полу, у камина, где упал Эмилио, еще темнело пятно крови. После полудня пришли союзники. Случившееся интересовало их мало и, уж во всяком случае, меньше, чем оставленные немцами документы. Когда они ушли, Бенедетто сразу же запер двери на лестничной площадке, а еще через несколько дней объявил, что верхний этаж останется под замком. Объяснять свое решение он не стал и говорить на эту тему категорически отказался. Со временем люди свыклись со столь необычным решением. Интерес к случившемуся ожил после того, как Бенедетто умер, а синьора Доччи сообщила всем о своем намерении следовать воле супруга.

— Это нехорошо, — заключила Кьяра, гася сигарету и поднимаясь. — Неправильно. У нас есть знакомые немцы. Некоторые приезжают сюда каждый год и воспринимают такое поведение хозяев как оскорбление. Война есть война. Теперь это уже прошлое.

Адам, конечно, расспросил бы еще о многом, но понимал, что и без того проявил к семейной трагедии трудно объяснимый интерес и получил близкую к официальной версию давних событий. Маурицио наверняка не стал бы разговаривать с ним с такой же откровенностью; впрочем, и обращаться к нему за разъяснениями по столь деликатному вопросу Адам не рискнул бы.