Читать книгу "Меч Вайу - Виталий Гладкий"

– Кто… это? – чуть слышно прошептала Опия.

– Успокойся, это твой исцелитель, – наклонился над женой вождь, поправляя одеяло из бобровых шкур, считавшихся у сколотов лечебным средством против многих простудных заболеваний.

– Хорошо… – Опия прикрыла глаза.

Марсагет обернулся к старику – и едва не отшатнулся под зловещим взглядом врачевателя, вперившего в него свой единственный глаз с таким выражением, что Марсагету захотелось проткнуть его мечом, чтобы потушить жгучий огонь, бушующий внутри зрачка. Но отшельник тут же опустил голову и забормотал заклинания.

– Что еще нужно? – пересилив в себе неожиданно вспыхнувшую неприязнь, спросил Марсагет.

– Стань в угол… Нет, в тот…

Марсагет хотел сказать старику, что если что-нибудь случится с Опией после его врачевания, то ему не сносить головы, как вдруг почувствовал, что не может пошевелить языком; ноги и туловище его закостенели, руки бессильно повисли, и он застыл совершенно неподвижно в углу опочивальни. Только глаза не потеряли способность видеть.

Тем временем отшельник зажег еще два светильника и поставил у изголовья больной. Беспрерывно бормоча заклинания, он сунул руку в сумку, вытащил горсть белого порошка и просыпал им узенькую дорожку от постели Опии к входной двери. Затем прикрыл ладонями светильники и резким движением поднял вверх руки. Пораженный вождь увидел, как крохотные светлячки вдруг затрепетали, взметнулись ввысь, превратившись в три огненных щупальца; переплетаясь, они осветили опочивальню ярким голубовато-белым светом. Какой-то странный неприятный запах, от которого запершило в горле и на глазах выступили слезы, наполнил комнату.

Сквозь слезную поволоку вождь увидел, как старик склонился над Опией, словно прислушиваясь к ее дыханию, затем стремительно отпрянул от постели и негромким, заунывным голосом запел.

Странные шорохи наполнили опочивальню. Чувствуя, как на голове зашевелились волосы, не в силах даже крикнуть от ужаса при виде картины, представшей перед ним, Марсагет безумными глазами следил за тем, как из-под ложа Опии сначала побежали черные большие тараканы, затем мыши, за ними, неуклюже подпрыгивая, толстая безобразная жаба… Вся живность направлялась строго по белой дорожке из порошка и исчезала за порогом двери. Наконец сверкнули тугие кольца, и совершенно переставший что-либо соображать вождь сколотов увидел длинное гибкое тело змеи – словно темный ручей, она заструилась к выходу.

Голос отшельника крепчал. Какие-то новые нотки – торжествующие – вклинились в заунывный речитатив мелодии; светильники начали медленно затухать, превращаясь в желтые трепещущие лепестки. Старик вытащил из-под рубахи маленький алабастр, вынул пробку и, приподняв голову Опии – она, совершенно безучастная ко всему, лежала, глядя в потолок – влил ей в рот какое-то снадобье. Тело жены вождя несколько раз судорожно дернулось, лицо искривила гримаса боли, потом она закрыла глаза и задышала ровно, глубоко, полной грудью…

Марсагет очнулся во дворе. Он с трудом вспомнил все происходившее в опочивальне Опии, а затем голос старика – он взял его под руку и вывел из комнаты, попросив не заходить, пока он не позовет. Тело постепенно наливалось прежней силой, сердце упругими толчками разгоняло кровь по жилам, и только ноги повиновались с трудом. Обеспокоенный долгим отсутствием отшельника, оставшегося у ложа Опии, он было направился туда, но тут же остановился, вспомнив мерзкие видения и предупреждения врачевателя не входить в комнату. Потоптавшись у порога в нерешительности, вождь прислонился к стене, прислушиваясь к тишине внутри дома.

Старик появился внезапно; стоя в черном провале входной двери, он кивком пригласил Марсагета следовать за собой.

Опия спала. Ее щеки порозовели, по-детски припухшие губы приоткрылись, обнажив сверкающие белым перламутром ровные зубы.

– Возьми, – отшельник протянул Марсагету алабастр. – По маленькому глотку перед сном…

Марсагет машинально взял крохотный сосудик, по-разившись внезапной перемене в облике старика: глубокая печаль затаилась в морщинах лица, голос дрожал, прерываясь; он стоял, сутулясь, словно тяжелый груз давил ему на плечи. Только теперь вождь заметил, что под рваным плащом старца топорщится горб. Не прощаясь, отшельник медленной походкой вышел из опочивальни…

Опия выздоравливала на удивление быстро. Уже к вечеру третьего дня она вышла во двор акрополя и некоторое время прогуливалась там, правда, не без помощи служанок, поддерживающих ее с обеих сторон. Марсагет не мог нарадоваться при виде здорового румянца на щеках и только изредка хмурился, вспоминая таинственного врачевателя – он исчез, словно сквозь землю провалился. Телохранители перевернули вверх дном весь Атейополис, но старика найти не удалось.

Никто его не знал и не видел, и вождь задавал себе не раз вопрос: каким образом таинственный врачеватель очутился в Старом Городе и как ему удалось незамеченным пройти мимо многочисленных дозорных? Но ответить на этот вопрос он так и не смог.

Опия часто и подолгу рассматривала алабастр. Она смутно припоминала косматую бороду старика, рваный плащ на его плечах, глухой голос, но вспомнить черты лица не могла. Жена вождя гладила черные лакированные бока алабастра, где рукой талантливого художника была тонко прорисована белой и красной красками сценка из жизни эллинов: мужчина-воин лежит обессилевший от ран, сжимая в руках меч, а юная грациозная девушка в исступлении протягивает вверх руки, творя молитву богам.

Однажды Опия уронила пробку, которой плотно закрывался алабастр, и, поднимая ее с пола, обратила внимание на странные закорючки, выдавленные в обожженной глине с внутренней стороны. Опия щупала их, словно слепая, все еще не осознавая, откуда ей знакомы эти замысловато переплетенные линии, заключенные в небольшой овал; и вдруг почувствовала, что теряет сознание. Слабый крик, похожий на стон, сорвался с ее губ, и подоспевшие вовремя служанки подхватили обеспамятевшую госпожу на руки…

Лик, серьезный и повзрослевший, вместе с другими подростками днями пропадал около валов: носил воду, хворост для костров, перетаскивал камни, тушил зажигательные стрелы – их бросали сарматы, чтобы поджечь близлежащие хижины и юрты переселенцев. Изредка он ухитрялся забраться на самую верхушку вала и, притаившись где-нибудь у кучи камней или бревен, наблюдал за вражеским лагерем, раскинувшимся по берегам озера и в степи. Возле юрт толпились воины, дымились многочисленные костры, изредка появлялся в окружении знати вождь языгов Дамас.

Сарматские наездники лихо гарцевали вблизи валов, вызывая защитников города на поединки, показывали с хохотом воинские трофеи – скальпы погибших в бою сколотов – и обзывали своих противников трусами, грозя сжечь Атейополис дотла. Сколоты только зубами скрипели от злости, глядя на безнаказанные выходки врагов, но в драки не ввязывались из-за запрета вождя племени. И только когда какой-нибудь наездник, увлекшись, приближался чересчур близко, сверху со свистом летели стрелы лучников, не знающие промахов. Сармат становился похожим на огромного ежа и на полном скаку вылетал из седла на жесткую земную твердь.