Читать книгу "Серенада - Джеймс Кейн"

– Ага. Теперь понял, в чем состоит его игра.

– Да. Очень интересно играть.

– Этот мальчик… Он хотел вызвать у меня ревность.

– Ты ревновать?

– Да нет же! Какая, к черту, ревность, что ты болтаешь?! Какая мне разница, с кем он и что? Но это действует мне на нервы. Я… я хочу, чтобы он был где-нибудь далеко. Хочу, чтоб нас здесь не было.

Она довольно долго лежала молча, опершись на локоть и глядя на меня сверху вниз. Затем поцеловала и отправилась в свою постель. Заснул я уже на рассвете.

* * *

На следующий день он заходил раз десять и через день тоже, и еще через день. Я начал пропускать реплики – первый признак, что что-то неладно. Голос был в норме, все остальное тоже, но суфлер все чаще тыкал в меня пальцем. Прежде за мной такого никогда не водилось.

* * *

Примерно через неделю последовало приглашение на новоселье. Я пытался отвертеться, бормотал, что должен сегодня петь, но она улыбнулась и сказала gracias, мы придем, и он обнял ее за плечи и, глядя на них, можно было подумать, что это закадычнейшие друзья, но я-то знал обоих вдоль и поперек, мог читать в их душах, как в книге, и понимал, что за этим кроется нечто совсем-совсем иное. Он ушел, тут я расшумелся и потребовал объяснений.

– Милый, от этот человек нет толку убежать. Он увидит, что ты плевать, и тогда отстанет. Он знать, что ты бояться, и тогда не отстать. Мы идем. Мы смеяться, проводить хороший время, мы делать вид, что все равно… Ты ведь не все равно?

– О Господи, нет конечно!

– Я думаю да, немножко. Я думаю, он тебя, как это у вас говорить… зацепить, да.

– Может быть, но только не тем, чем ты думаешь. Просто не хочу его больше видеть, вот и все.

– Тогда ты не все равно. Может, не так, как он хотеть. Но ты бояться. Когда ты будешь все равно, он отставать. И теперь мы не убегать. Мы идти, ты петь, быть красивый парень и плевать. И увидишь, быть хорошо.

– Ладно, если так надо, пойду, но, Боже, как мне все это противно!

И мы отправились в оперу. Я пел «Фауста». И был так отвратителен, что едва не провалил сцену дуэли. Тем не менее к 10.30 грим был смыт, мы вернулись домой и переоделись. И никаких белых платьев с цветами на этот раз. Она нарядилась в бутылочно-зеленое вечернее платье, накинула сверху тореадорский плащ. Плотно расшитый кремовый и желтый шелк, скользя по зеленой тафте, шуршал так, что было слышно каждое ее движение. Должен сказать вам, что эти цвета в сочетании с бледно-медным оттенком ее кожи создавали картину, достойную глаза небожителя. Я повязал белый галстук, никакого пальто, конечно, не взял, и вот без четверти одиннадцать мы вышли и двинулись по коридору.

Войдя, мы застали сцену, при виде которой оправдались худшие мои опасения. Там их была целая шайка: девицы в мужских вечерних костюмах, сшитых на заказ, с короткими стрижками и намазанными синим веками. Они танцевали с другими девицами, наряженными таким же образом; молодые парни с накрашенными губами и ресницами, они тоже танцевали только друг с другом, и три девушки в ослепительных вечерних туалетах, оказавшиеся при ближайшем рассмотрении вовсе не девушками. За роялем сидел Пудински, но играл он далеко не Брамса. Он наяривал джаз. При виде всего этого меня чуть наизнанку не вывернуло, но я проглотил слюну и постарался сделать вид, что страшно доволен и рад здесь оказаться.

На Уинстоне был смокинг из пурпурного бархата, вокруг шеи повязан шелковый платочек. Он ввел нас в гостиную с таким видом, словно весь этот праздник затевался специально для нас. Он представил нас гостям, подал напитки, а Пудински тут же заиграл пролог из «Паяцев», и я, шагнув вперед, запел. Пел, и кривлялся как мог, и не позволял добродушной улыбке сходить с лица. Пока они аплодировали, Уинстон развернулся и устроил целое представление вокруг Хуаны. Она все еще была в плаще, и он, бережно сняв его с ее плеч, начал восторгаться, и восхищаться, и закатывать глаза. Они столпились вокруг, и, когда наконец выяснилось, что это – настоящий тореадорский плащ, он тут же пристал к ней с расспросами и просьбами рассказать, что же такое коррида и каковы ее правила. Я опустился в кресло с ощущением, что все это не случайно, что за этим непременно кроется какой-то подвох. Вспомнилась Чэдвик, и я подумал: может, он затеял все это, чтобы высмеять ее? Но нет. Если не считать, что всякий раз, когда я смотрел в его сторону, он обнимал Пудински, ничего обидного или оскорбительного он себе не позволял. Просто несколько смутил ее градом вопросов, и вот она, взяв в руки плащ, принялась показывать, объяснять и страшно при этом ожила и развеселилась, и он тоже. Надо сказать, никто не мог сравниться с Уинстоном в искусстве заставить женщину выглядеть хорошенькой, при условии, конечно, если он того хотел. И вскоре кто-то воскликнул:

– Но как человек учится искусству тореадора, вот что я хотел бы знать!

Уинстон опустился на колени перед Хуаной.

– Да, расскажите нам, умоляю! Какие упражнения надо делать, чтобы стать тореадором?

– О, я объяснять.

Гости расселись, Уинстон устроился у ее ног на корточках.

– Сперва маленький мальчик, он хочет стать тореадор, да. Все маленький мальчик хотят быть тореадор.

– Я всегда хотел. И сейчас хочу.

– Тогда я говорить, что вам делать. Вы находить хороший burro. Вы знать, что есть burro?

– Осел, что-то в этом роде?

– Да. Вы находить маленький осел, вы резать два больших лист maguey[68], вы знать, что есть maguey, да? Иметь большой лист, очень толстый, очень острый…

– Агава?

– Да. Привязать этот лист на голова маленький осел. Делать большой рог, как toro.

– Погодите минутку.

Какая-то женщина достала ленточку, Уинстон оборвал у папоротника два листа и с помощью ленточки закрепил их на голове наподобие рогов. Затем опустился перед Хуаной на четвереньки.

– Продолжайте!

– Да, вот так. Вы очень похож маленький осел.

Зрители восторженно завопили, Уинстон помотал головой, взбрыкнул ногами и издал ослиный крик. Надо сказать, выглядело это довольно смешно.

– Затем вы брать маленький палочка для espada и маленький красный коврик для muleta. И тренироваться с этот маленький осел. – Кто-то протянул ей трость с серебряным набалдашником, она взяла ее и плащ, и они устроили посреди комнаты настоящее представление. Кругом все орали и визжали, а я сидел и ждал, чем, черт побери, все это кончится. В дверь позвонили. Кто-то пошел открывать, потом вернулся и тронул меня за рукав:

– Вам телеграмма, мистер Шарп.

Я вышел в холл.

Там стоял Гарри, один из коридорных, он протянул мне телеграмму. Я распечатал. Там не было ничего, кроме пустого бланка, вложенного в конверт.